Мент и заложница
Шрифт:
Началась очередная рабочая неделя. Теперь, открывая глаза, Настя сразу могла видеть Пашин портрет, первые ее слова всегда были адресованы ему. И хотя протрет был ее собственным произведением, девушке отчего-то казалось, что лицо Павла день ото дня меняется, становясь словно живее, объемнее, как будто некто невидимый в ее отсутствие прописывал детали, добавлял к портрету штрихи…
Отключив будильник, Настя осторожно спустила ноги на пол. Она знала, сделай это чуть резче — и волна тошноты подкатит к горлу.
Все так же неторопливо одевшись, она привела себя в порядок и отправилась к Марии Петровне: так уж вышло, что вчера она не видела ни учительницу, ни мать — уехала рано, вернулась после прогулки на пароходе поздно.
Войдя в гостиную, Настя с удовлетворением отметила, что Кедыча здесь пока нет. Значит, самое время осуществить задуманное…
— Всем привет! — Ответив на улыбки женщин, она присела за стол и испытующе оглядела обеих. — Мам, у тебя хорошее настроение?
— Конечно! — Эмма радостно посмотрела на дочь. — Сейчас Володечка придет, мы с ним побежим: там, в парке, такие сосны чудесные!..
— Настя. — Мария Петровна вопреки обыкновению, перебила Эмму и пристально посмотрела на девушку. — Что-нибудь случилось?
— Да…
Эмма Павловна ахнула и потянулась за пузырьком корвалола.
— Только не пугай меня, мне же нельзя нервничать! — предупредила она дочь по старой памяти.
— Подождите, Эммочка, — снова остановила ее Мария Петровна. — Настя, говори!
— Вот что, мам, не вздумай только падать в обморок, но я… В общем, я беременна!
— Боже, от кого?! — ахнула Эмма Павловна и тут же, поняв всю нелепость своего вопроса, прикрыла рот ладонью. — Ох, да… Извини, пожалуйста… Господи! Что же теперь…
— Настя. — Мария Петровна окончательно взяла разговор в свои руки. — Ты уверена в том, что говоришь?
— Да. Я ходила проверяться.
— И что теперь? Я имею в виду твои планы…
— Никаких планов у меня нет, пусть все идет как идет.
— Ты что, рожать собралась?! Нет, это потрясающе… Все повторяется с ней, как со мной! Настя, ты повторяешь судьбу своей непутевой матери! — Эмма Павловна заплакала.
Резко отодвинув стул, Настя поднялась и, сжав губы, уставилась на мать, у которой в мгновение ока высохли слезы.
— Настенька, я, наверное, как всегда, что-нибудь не то сказала, прости, — торопливо зачастила она. — Разве можно сравнивать Пашу с Петровым? Тот от меня позорно сбежал, а твой погиб, как герой…
— Он не погиб! И мой отец от нас не сбегал, ты все передергиваешь! — так Настя не кричала на мать еще ни разу в жизни.
Звонок, раздавшийся в прихожей, не дал Эмме Павловне ответить Насте, а Марии Петровне вмешаться. На пороге стоял Петров собственной персоной.
— Легок на помине, — пробормотала Эмма Павловна и отвернулась.
Впрочем, Петров находился в столь возбужденном состоянии, что не только не отреагировал на ее замечание, но даже и поздороваться-то забыл.
— Дочь, я в отчаянии, надо срочно
— Здравствуй, папа. — Она перевела дыхание, приходя в себя, и взглянула на часы. — Пойдем ко мне… Да не сюда, через балкон!
И, не глядя больше на Эмму Павловну и Марию Петровну, так и не проронивших ни слова, направилась в сторону маленькой комнаты, где теперь обитала ее мать.
— У меня почти нет времени, так что давай, папа, сразу к сути…
— Все, ради чего я жил, рухнуло! — трагически воскликнул художник.
— Что случилось?
— Мою картину «Русь предстоящая» не взяли на выставку!
— Почему?
— Не знаю! Но уверен — интриги: что-то там якобы не согласуется с идеей и основной направленностью…
Они вошли в комнату, и Настя устало опустилась на тахту.
— Папа, ну что уж ты так огорчаешься? Будут ведь и другие выставки.
— Нет, дочка, сейчас или никогда! Эта выставка и моя картина, и я, находящийся в расцвете сил… Все-все слилось в одной, судьбоносной точке… И народ, именно сейчас готовый понять сакральный смысл этого полотна! Мне что, встать со своей картиной около Манежа? Ах, какой бы вышел скандал!..
— Ну так возьми и встань.
— Легко сказать, она же три на четыре метра! Хрен подымешь… Ты что, плачешь?
Настя и сама не заметила, что на глазах у нее выступили слезы, наверное, еще во время скандала с матерью. Ответить отец ей не дал, поскольку предпочитал во всем видеть свой собственный смысл. А Настя, заметив, как растрогался Петров, поняла, что возразить ему сейчас было бы чем-то вроде подлости.
— Настюша… Дорогая моя, самая родная девочка, — растроганно произнес художник. — Спасибо, милая, за эти слезы, ты — единственная на свете душа, понимающая меня! И этого достаточно, я — счастлив!
Произнеся сей мелодраматический монолог, Петров, выдерживая законы подмостков, торжественно развернулся и пошел прочь… Очевидно, забыв, что выйти на лестницу можно и через здешнюю прихожую, он направился через квартиру Марии Петровны, и столкнулся в коридоре с выходившей из ванной комнаты Эммой.
— Что значит родная душа! — сообщил он.
— И что же она значит? — сухо поинтересовалась Эмма Павловна, подозрительно глядя на Петрова.
— Я радуюсь, что у меня такая дочь… Я рассказал ей об интригах вокруг моей лучшей картины, а у нее слезы катятся из глаз! И так мне стало светло, хотя конечно же ее слез я недостоин…
— Конечно, недостоин, — заверила его Эмма.
— Какая ты недобрая, в отличие от нее…
— Боже, и на этого балбеса я когда-то клюнула! — Она завела глаза к потолку.
— Это я-то балбес?..
— Ты-ты, не сомневайся… А Настя сегодня с утра плачет. Потому что она беременна от своего Павла, который погиб!
— О господи… — пролепетал Петров мгновенно упавшим голосом. — Что же теперь делать?.. Эмм, а ты… — Он немного потоптался на месте и, наконец, решился. — Ты не могла бы одолжить мне немного денег?..