Ментальность в зеркале языка. Некоторые базовые мировоззренческие концепты французов и русских

Голованивская Мария

2. «Свойственный языку способ концептуализации действительности (взгляд на мир) отчасти универсален, отчасти национально специфичен» (Там же).

Именно здесь, очевидно, уместно уточнить, что же все-таки мы будем понимать под менталитетом.

Мы знаем из собственного опыта, что разные люди по-разному понимают одни и те же вещи. В этом смысле мы осознаем, что у каждого свой менталитет, то есть индивидуальная система ценностей. Менталитет, знаем мы по своему опыту, бывает разный не только у людей, но у различных социальных групп. Например, сегодняшний горожанин – образцовый гражданин общества потребления, потребляет вещи как знаки, потребляя само потребление в форме мифа (37), в то время как селянин потребляет и мыслит свое потребление как удовлетворение насущной потребности, да и только. С не меньшей очевидностью выступают отличия женского менталитета от мужского (в норме, в центре феноменологической группы). Если приглядеться к сути

различий между различными мировоззренческими системами, то мы обнаружим, что они сконцентрированы на установлении актуальной причинно-следственной связи и ассоциативного связывания, присущего той или иной системе мировосприятия. Так, для студента деньги – это средство к существованию, а для бизнесмена – источник инвестирования, для студента природа – место, где помогают бабушке в деревне или вкалывают на картошке, а для бизнесмена – место сладостного уединения, отдыха, устройства фамильного гнезда, и так далее. И, как следствие, набор ассоциаций: для студента деньги – это сегодняшняя радость, пир, развлечение, для бизнесмена – венчур, риск, интеллектуальный драйв. Для студента природа – это нудное, скучное, неприятное, для бизнесмена – рай и наслаждение.

О том, что у разных народов – разный менталитет в количественном отношении, мало кто знает на собственном опыте. Туристические поездки позволяют уловить экзотику, а фильмы, как правило, трактующие общечеловеческие коллизии, не очень позволяют улавливать отличия, особенно если они дублированные. О специфике национальных менталитетов знают добросовестно изучающие иностранные языки, переводчики, политики, дипломаты, культурологи. Знают благодаря сопоставительному изучению знаковых систем разных культур – ритуалов, архитектуры, кухни, языка. Но в большинстве случаев такие особенности пока описаны не полно, а только спорадически, и их максимально полное описание, без сомнения, является одной из актуальных задач современной культурологии и антропологии.

Например, русские воспринимают государство как неповоротливую, неэффективную, агрессивную в отношении человека машину, от которой нельзя добиться того, что она должна, и с которой лучше не связываться – концов не найдешь. Французы же, вскормленные на идеях Великой французской революции, считают государство детищем собственного разума, продуктом человеческого договора, изобретением. Буквально с молоком матери они впитали идею, что государство – это механизм, сооруженный людьми, который они готовы со страстью совершенствовать и преобразовывать. Для русского государство – свирепый, неуклюжий медведь, для француза – инструмент для достижения общественного блага в форме свободы, равенства и братства.

Французский словарь Le Robert (1993) так толкует понятие менталитета, очевидно заимствованное нами из франкофонной среды: «Mentalit'e – ensemble de croyances et habitudes d’esprit qui informent et commandent la pens'ee d’une collectivit'e commune `a chaque membre de cette collectivit'e». Перефразируя, добавим: менталитет – это своего рода игра в ассоциации, устанавливающая между базовыми для этноса понятиями связи, нетривиальные с точки зрения другого этноса.

Проследить связь понятий коннотации и менталитета и есть одна из основных задач нашего исследования.

Вводя контрастивную тему, мы осторожно пользовались словами аналог, эквивалент применительно к словам разных языков, обозначающим приблизительно или в точности одно и то же. Вопрос «Что такое эквивалент данному понятию в другом языке и какие эти эквиваленты бывают» представляется нам достаточно сложным и требующим отдельного обсуждения.

Что такое эквивалент? Типы эквивалентов

О несовпадении понятия в двух языках (обозначая ситуацию таким образом, мы как бы намекаем, что рассматриваем некоторый концепт, смысловой инвариант, и его обозначения в разных языках) очевидным образом свидетельствует затруднение, возникающее при его переводе с одного языка на другой (38). Всегда проще оперировать не отдельным словом, а контекстом, который допроявляет смысл, нюанс значений слов и, в частности, того слова, над которым мы в данную минуту ломаем голову. Так, например, чтобы перевести на французский язык уже цитировавшееся слово страх, нужно назвать десяток слов, среди них окажутся обозначения также и пограничных с ним состояний, например, angoisse, весь синонимический ряд, а это уже не перевод, а обозначение семантического поля… А вот контекст сразу подсказывает, в сторону какого страха нужно «двигаться». Если мы хотим перевести на французский язык «он томился неведомым страхом, сам не зная отчего», уместно использовать angoisse, а если «он старался побороть свой страх, считая недостойным испытывать его по столь ничтожному поводу», то уместно употребить 'epouvant'e или peur,

в зависимости от дополнительного, подсказанного более широким контекстом смыслового нюанса. Этот факт с очевидностью свидетельствует о том, что языки не слишком приспособлены для взаимного перевода, каждый переводчик сталкивался с переводческими муками, которые в том и заключаются, что «подогнать» один язык под другой – задача невыполнимая, даже если перевод конкретных слов прост и с легкостью отыскивается в словаре. При этом каждый переводчик знает, что есть слова, которые вообще на другой язык не переводятся.

Но как же так? Антропологи и в частности Э. Б. Тэйлор, которого мы цитировали в самом начале этой главы, утверждали, что глобально между этносами мало различий, все люди озабочены выживанием, безопасностью, достижением целей продолжения рода и процветания. Об этом же толкуют и многие социологи, создавая различные модели потребностей (пирамида потребностей Маслоу, например), которые вовсе не обнаруживают национальной специфики (39). Ответ прост: в конкретном, непридуманном, немифилогизированном бытии много универсального. Отличия обнаруживаются в мире придуманном, абстрактном, в тех мифах, которыми различные этносы обернули свое существование. Применительно к нашей теме важно уяснить следующее: там, где есть проблема перевода, есть специфика менталитета, там, где ее нет, мы говорим о человеческой феноменологии, а не о локальной системе отражения предметов, понятий, идей.

То есть, когда мы с трудом переводим с французского контекст, указывающий на тот факт, что на десерт подали сыр, мы имеем дело со спецификой национального видения ритуала еды. Обычно переводчик ставит сноску и трактует ритуал. Когда во французском тексте речь идет о доброте и широте чьей-то души, мы так и пишем, не сопровождая текст сноской, хотя, скорее всего, язык оригинала повествует нам о совершенно иных качествах субъекта. Этот миф бытия присутствует во всех сферах жизни, и именно переводчик, культуролог, чувствует его острее всего.

Переводной эквивалент, которые ищет переводчик, – это слово другого языка, используемое при переводе, и степень потери первоначального смысла, степень так называемого переводческого компромисса, позволяет нам установить примерную классификацию возможных эквивалентов, отражающую возможное соотношение понятий в двух языках. Вопрос о различии вещественных коннотаций у двух совпадающих по смыслу существительных не является принципиальным, поскольку коннотация, описывая образ, стоящий за понятием, определяет его сочетаемость и отражает особенности менталитета, то есть раскрывает надстроечные, а не базисные его характеристики. При переводе с одного языка на другой коннотация безвозвратно гибнет, поскольку является реалией другого языка, другого языкового мифа. Сменился язык, автоматический сменилось все – орфография, орфоэпия, смыслы слов, коннотации.

Анализируя переводческую практику, мы можем сделать вывод, что переводческие эквиваленты бывают сильными, слабыми и нулевыми, отражая ситуацию возможности, сложности и невозможности перевода некоего понятия на другой язык. Сильные эквиваленты бывают, с нашей точки зрения, абсолютными и относительными: абсолютно сильный эквивалент дает точный эквивалент понятия, относительно сильный – эквивалент с минимальным признаковым несоответствием.

Приведем некоторые примеры.

1. Абсолютно сильные эквиваленты встречаются в области как конкретной, так и абстрактной лексики, и описывают либо некие смысловые универсалии (солнце – soleil, смерть – mort, радость – joie, чесотка – d'emangeaison, огонь – feu, противник – adversaire), либо заимствованные и законсервировавшиеся в своем значении слова терминологического свойства (аргумент – argument, абсурд – absurde), либо слова, описывающие явления или ситуации одинаковым образом (колебание – h'esitation). В данном случае понятия, с некоторыми оговорками, совпадают полностью.

2. Относительно сильные эквиваленты также встречаются в области как конкретной, так и абстрактной лексики, и используются для перевода слов, значения которых минимально «сдвинуты» друг относительно друга (36). Так, например, мы без зазрения совести переводим fromage как сыр, хотя французский сыр отличается от русского не только формой, но также и вкусом, запахом, цветом и месторасположением в меню. Аналогично русское ложь переводится французским mensonge, хотя по-русски ложь – это антоним не только правды, но и истины – не разновидности правды, а отдельного понятия, выражающего некие высшие смыслы. Таким образом, у русской лжи есть абсолютное значение, отсутствующее у французского слова, непременно обреченное на потерю в переводе и на замену более конкретным французским значением слова mensonge – обман.