Ментальность в зеркале языка. Некоторые базовые мировоззренческие концепты французов и русских
Шрифт:
Некоторая сочетаемость французской радости описывает человека как емкость, которую можно наполнить (не только радостью, но, видимо, и многими другими чувствами). Однако у нас нет достаточных оснований считать, что радость в одной из своих ипостасей мыслится как жидкость, ведь ею можно и remplir, и combler – второй глагол, в отличие от первого, не подразумевает оперирования лишь жидкостями и им подобными веществами. Внезапная вспышка радости описывается во французском языке при помощи глагола 'eclater, что позволяет нам увидеть скрытую оппозицию angoisse, anxi'et'e, d'etresse – joie,
Французское слово jubilation (n. f.) является точным эквивалентом русского понятия ликование. Это слово зафиксировано во французском языке с XII века и образовано от латинского jubilatio – «крик» (DE). В христианской латыни это слово имело особое значение – «звук музыкального инструмента, выражающий радость, веселье». Это понятие обязательно предполагает внешние бурные проявления радости, то есть, как и ликование, описывает скорее поведение, нежели саму эмоцию.
Итак, сравним полученные результаты.
Русская радость этимологически связана с радугой, то есть с реакцией человека на сочетание разных ярких цветов. Радость – состояние души, удовольствие – состояние плоти. Радость метафоризируется в русском языке как высшее божественное женское существо, удовольствие ассоциируется с вещью. Радость – это тепло, радость – это пьянящий напиток.
Важнейшие особенности русской радости – и альтруистичность, и межличностность. Русское ликование и французское jubilation описывают, несмотря на разные этимологические модели и прототипы, абсолютно сходные проявления радости (крики, жестикуляция).
Также обязательно предполагает внешние проявления и русский восторг, понятие, не имеющее однозначного эквивалента во французском языке. Это слово этимологически связано с восторгать, то есть «поднимать вверх», иначе говоря, таит в себе скрытую метафору всего ряда положительных эмоций, трактуемых как приподнятое состояние духа. Восторг естественно связывается с непосредственной реакцией на стимул и может также ассоциироваться с неким мужественным проявлением радости и энтузиазма. В современном языке это понятие описывает непосредственную, несколько инфантильную, реакцию человека на положительный стимул. Сущность этой реакции может помочь понять ее специфичность: многие отмечали, что русские открыты и непосредственно выражают свои эмоции, в отличие от французов, например, которые могут на уровне культурного стереотипа ext'erioriser или inf'erioriser эмоции.
Французская радость, первоначально этимологически связанная с идеей удовлетворения, и в частности плотского, ассоциируется в современном французском языке скорее с образом человека (со всем, что человеку не чуждо), а не заоблачного божества. Французское joie прекрасно сочетается с прилагательными, описывающими дурные черты человеческого характера. Такой перенос на joie именно человеческих качеств, возможно, отчасти объясняется выкладками Эриха Фромма, связывающего радость
Во французской культуре, что тоже видно из сочетаемости данного слова, радость – внутри, это ценное растение, которое человек должен взращивать в себе. Описание радости позволяет нам увидеть скрытую оппозицию joie – взрыв, разжатие; angoisse, anxi'et'e, d'etresse – сжатие.
Представления французов и русских о радости
Результаты анализа русского и французского ментальных представлений трех базовых эмоций
В общих чертах сравнение двух лингвокультурных контекстов, в которых представлены три изучаемых эмоции, выглядит так.
1) Рассмотренные эмоции по-разному соотносятся в двух описанных языках с мужским и женским стереотипом поведения: в русском языке большинство эмоций – «мужские», во французском – «женские». Не случайно, что подавляющее большинство описанных эмоций во французском языке – женского рода (первоначально это лишь морфологический казус, но позднейшая аллегорическая проработка этих абстрактных понятий однозначно соотносила качества с полом персонажа, представляющего аллегорию). В этом смысле безусловно ценно наблюдение, что ярость – первоначально мужское качество, а furie, fureur – женское, и т. д.
2) В двух описанных языках эти эмоции по-разному соотносятся с органами наивной анатомии. Во французском сознании разум и чувства не противопоставляются до такой степени, как в русском (см. esprit, sens), отсюда и смысловая, и образная двойственность: в русском языке – возможность отождествления ряда эмоций (в частности, гнева и др.) лишь с болезнями тела, а во французском – дифференциация эмоций как болезней тела и как болезней ума.
3) Во французском языке повышенно отрефлексировано поле слов, описывающих страх, синонимы разнятся по интенсивности чувства, по реальности/нереальности причины, по источнику страха (одушевленный/неодушевленный), по «содержанию» страха (страх-непонимание, страх-отвращение). В русском языке синонимы страха не столь многочисленны и в основном описывают его продолжительность и интенсивность.
4) И в русском, и во французском языках наряду с общими коннотациями, свидетельствующими о глубоком контакте двух культур, выявлены специфические коннотации, позволяющие увидеть подтексты значений и увязать воедино некоторые макроуровневые явления (русский страх – змея, французское sentiment – цветок и пр.).
5) Отмечена повышенная отрефлексированность поведения при испытывании эмоций у французов (из сочетаемости соответствующих существительных) и наличие специальных понятий, отражающих непосредственную реакцию в русском языке.
6) Отмечены специфические понятия в русском и французском языках: понятие angoisse не имеет точного русского эквивалента и отражает квинтэссенцию важнейшего для современного французского сознания понятия – экзистенциальный страх, получившего огромную культурную разработку. Русское понятие восторг также специфично, оно противостоит русской божественной созерцательной экзистенциальной радости и делает акцент на сильном, конкретном, непосредственном проявлении чувства.