Ментальность в зеркале языка. Некоторые базовые мировоззренческие концепты французов и русских
Шрифт:
Понятие angoisse, не имеющее точного эквивалента в русском языке и состоящее из двух элементов значения: страх и тревога – понятие, прошедшее существенную эволюцию во французском языке. Этимологически за этим словом стоит идея, образ сжатия, присутствующий и в некоторых других словах, описывающих негативные эмоции. Сжатие, ассоциирующееся с гипоксией и асфиксией, вызывает у человека сильнейший страх, и именно поэтому, видимо, этот термин был выбран экзистенциалистами в качестве центрального для построения собственной теории бытия. Иначе говоря, причина, вызывающая этот страх, непременно глобальна, не всегда может быть сформулирована исчерпывающим образом и касается жизненно важных для человека сфер.
Crainte,
Terreur этимологически связан с взаимоотношениями между людьми (лагг. terrere «пугать, обращать в бегство», «принуждать сделать что-либо путем устрашения»). Отсюда все специфические известные значения этого существительного. Средневековый аллегорический образ поддерживает этимологию (что бывает отнюдь не всегда): terreur – это чувство, вызываемое человеком (или чудовищем), имеющим намерение вызвать именно это чувство.
Horreur – слово, известное во французском языке с XII века и связанное с идеей вздыбливания, дрожи, это ужас от впечатления, ужас, связанный с оценкой и отвращением, так или иначе, horreur – это страх-отвращение.
Напрашивается параллель между menace и terreur, danger и 'epouvant'e. Если danger потрясает своей омерзительностью, она вызывает horreur.
Слово и понятие panique, описывающее скорее не эмоцию, а поведение при определенной эмоции, безусловно, интересно тем, что толкование описывает мифологический сценарий полуденного появления Пана, вызывающего немотивированный страх.
Представление французов и русских о страхе
Библиография
1. Лихачев Д. С. Избранные работы. М., 1987. Т. 2. С. 425–430.
2. Апресян Ю. Д. Интегральное описание языка и системная лексикография. М., 1995. С. 369, 456.
3. Успенский В. А. О вещных коннотациях абстрактных существительных // Семиотика и информатика. Вып. 11. М., 1979. С. 146–147.
Глава четырнадцатая Гнев и радость в представлениях французов и русских. Общие выводы по восприятию базовых эмоций в двух культурах
В европейской культуре, в том числе и в русской, демонстрировать гнев и его проявления не принято (1). Точнее, такую «роскошь» может позволить себе только иерархически старший человек, глава, начальник, родитель (2). Связано это, вероятно, с табуированностью провокации на агрессию в человеческом обществе как таковом, связанной с цивилизационным инстинктом самосохранения. Почему исключение составляют высшие в социальной иерархии
Известная поговорка «Юпитер, ты сердишься, значит, ты не прав» – один из способов рационализации этого, по всей видимости древнего, табу. В современной культуре никакая рационализация не представлена, просто дети воспитываются в этом запрете, при той практике, что воспитание как раз и призвано развить в человеке механизм торможения в ответ на соответствующий внешний стимул (3).
Попробуем разобраться в этом запрете с культурологической стороны.
В русском языке ряд, представляющий идею гнева, выглядит так: гнев, ярость, бешенство.
Русский гнев – чувство сильного возмущения, негодования, граничащее с утратой самообладания, этимологически связано с гнилью и гноем (ЭСРЯ) (ср. в современном жаргоне гневаться на кого– то значит злиться, сердиться). Более старшим значением может быть «состояние больного, покрытого струпьями, гноящимися ранами», отсюда значение слова «гной» – «ярость» (ИЭССРЯ).
Даль определяет гнев как сильное чувство негодования, страстный порыв, вызванный досадой (ТС) (синоним – «сердце», ср. сказать что-нибудь в сердцах, то есть исходный орган наивной анатомии у русских в этом случае – все же сердце и душа, а не печень, как у романцев). Одновременно сочетаемость русского слова гнев образно связывает его с диким зверем. Мы говорим:
укротить гнев, обуздать свой гнев;
закипеть от гнева, задыхаться от гнева (нехватка дыхания, с нашей точки зрения, связана с повышенной температурой либо тела, либо воздуха), вспышка гнева; побагроветь от гнева; глаза налились кровью от гнева; глаза горят от гнева.
Из этой сочетаемости явственно видны три коннотации слова гнев:
1) дикий зверь;
2) жар;
3) жидкость (выплеснуть); болезнь.
Все три коннотации, включая «жидкость», ассоциируют гнев с воспалительным процессом, болезнью (мы говорим: излить, выплеснуть свой гнев; ср. с устаревшим значением французского humeur – «органическая жидкость, вырабатываемая человеческим организмом», и особенно с выражением un moment d’humeur, обозначающим «приступ гнева»). Это справедливо и для коннотации «дикий зверь», в терминах которой часто мыслили и мыслят недуг: многие болезни именно нападают на человека, скручивают его, одолевают, сживают со свету и пр. Иначе говоря, демонстрация гнева, то есть болезни, лихорадочной, жестокой, гнойной, является, по сути, демонстрацией слабости, а не силы, как бы устрашающе эти проявления не выглядели. Но гнева боятся. Потому что, когда он исходит от иерархически высшего существа (гнев Божий), он выступает предвестником кары, муки, страдания, смерти. То есть, чтобы быть точными, мы должны сказать, что боятся не гнева, а того, чем он обычно сопровождается.
Аналогично гневу мыслится и злоба. По своему значению это слово устроено более сложно, нежели базовая эмоция. Даль определяет злобу так: «определенное чувство к другому, сопровождающееся желанием мучить его, доставлять ему страдания». То есть суть значения не в эмоции, а в действии.
Про злобу мы говорим:
реветь от злобы;
беситься от злобы;
неистовствовать от злобы, воспалиться, гореть злобой, кипеть от злобы и пр.