Ментовские оборотни
Шрифт:
Я вдруг обнаружил, что здешний музей пользуется популярностью. Кроме нас с директором в зале было еще десятка полтора жителей.
– Графиня Воронцова настолько увлеклась заботами монастыря, что даже личная жизнь и семейное счастье отступили для нее на задний план. Предложения руки и сердца, сделанные ей графом Ростопчиным, графиня деликатно, но решительно отвергла. И тут самое время вспомнить о загадочной истории, по поводу которой мнения современников кардинально разошлись, а ныне и подавно невозможно восстановить истину…
За очень короткий период времени количество посетителей в этом зале увеличилось минимум вдвое. Видимо, это все-таки не каждый
– Это они на вас пришли посмотреть, Евгений Иванович! У нас и за неделю не бывает столько посетителей!
Теперь они могли не притворяться. Тотчас потеряли интерес к экспонатам и придвинулись ко мне.
– Хорошо, – сказал я примирительно, потому что мне все равно деваться было некуда. – Вы остаетесь здесь и даете мне возможность осмотреть экспозицию до конца, зато потом я возвращаюсь к вам, и уж тогда я – в вашем распоряжении.
Они оказались совсем не кровожадными и позволили мне уйти. Директриса сказала правду – все залы на нашем пути были совершенно пусты, никакого столпотворения любителей истории здесь не наблюдалось.
– Так что вы говорили о Ростопчине? – спросил я у своей собеседницы, возвращая наш разговор в нужное русло. – И вообще, в вашем музее есть что-нибудь, связанное с графиней?
– А как же!
– Интересно было бы взглянуть, – непритворно заинтересовался я.
– Прошу, – увлекла меня за собой директор. – Так вот об истории любви Ростопчина к графине Воронцовой. Я вам уже говорила о том, что графиня ответила графу отказом. А вскоре после этого графиню нашли мертвой. И хотя никаких доказательств не было, все-таки заподозрили, что виновником ее гибели мог быть Ростопчин. Никаких официальных обвинений, разумеется, никто ему не предъявлял, но слухи ходили, и когда эти слухи дошли до графа, он застрелился, не снеся позора. Такие были времена – честь дороже жизни, – сказала директор тоном, по которому можно было понять, что о нынешних временах она невысокого мнения, мягко говоря. – В нашей экспозиции есть портрет графини Воронцовой. Интересная была женщина, даже в пожилом возрасте ее красота не поблекла. Вот, взгляните.
Обычный портрет из разряда тех, кои во множестве хранятся в провинциальных музеях, сопровождаемые табличками со стандартным текстом вроде следующего: «Неизвестный художник середины XVIII в. (?) Портрет неизвестной. Холст, масло». Хозяйки и хозяева имений, поколение за поколением, – каждый хотел сохранить свой образ для потомков, ведь фотография еще не была изобретена. И рисовали их приглашенные художники или вовсе кто-то из своих же крепостных, кто был побашковитее и мог изобразить своего барина таким, каким тот сам себе нравился.
Но я, едва только взглянул на портрет, обомлел. На меня смотрела женщина уже не молодая, но действительно привлекательная лицом, хотя и была она строга при жизни, если только художник правильно ее суть уловил и на холст перенес, но не лицо меня поразило. Она была изображена в белом платье, которое, наверное, делало ее моложе, и это платье было мне знакомо! Я видел его на фотографиях, запечатлевших несчастную Веронику Лапто на берегу заросшего пруда! Я голову был готов дать на отсечение! Мертвая Вероника была одета вот в это самое платье,
– Вы сказали про гибель графини, – пробормотал я. – Ее убили?
– Этого никто не знает, – покачала головой женщина. – Ее тело нашли в пруду. Оступилась она сама и упала в воду, или кто-то ее утопил – неизвестно… Ой, какой вы впечатлительный! – вдруг обнаружила она. – Бледненький какой!
Станция метро «Водный стадион». На площади между двумя выходами из метро – конечный пункт автобусных маршрутов. Много автобусов и маршрутных такси. Много пассажиров. Сплошной хаос и никакой логики ни в чем, как может показаться на первый взгляд. Здесь мы снимали наш очередной розыгрыш. Предварительно нашпиговали скрытыми видеокамерами и микрофонами нутро рейсового автобуса, еще поставили в трех разных точках площади микроавтобусы со съемочной аппаратурой, и, наконец, одна из камер была на верхнем этаже здесь же расположенной гостиницы.
– Все готовы? – спросил я в переговорное устройство.
Все, кто должен был, отрапортовали по порядку. Можно было начинать.
– Давайте автобус под посадку! – скомандовал я.
Наш подставной автобус покатился к месту посадки пассажиров. Толпа ожидающих взволновалась и прихлынула к бордюру. Люди торопились занять места в салоне автобуса и не подозревали, что все они уже стали коллективным участником придуманного нами розыгрыша. Автобус остановился, распахнулись двери, народ хлынул в салон. Водитель, глядя в зеркало, следил за посадкой и готов был отправиться в путь в любое мгновение. Салон заполнился. Можно было ехать. Водитель не спешил закрыть двери. Все ждали. Ничего не происходило. Терпение пассажиров иссякло приблизительно на тридцатой секунде. Кто-то потребовал отправляться. Нетерпеливого с готовностью поддержали. Водитель послушно закрыл двери. Но отправиться автобус не успел. От притормозившего метрах в двадцати микроавтобуса бежала женщина и делала водителю автобуса отчаянные знаки. Видевшие все это пассажиры без труда расшифровали ее жесты как приказ не двигаться с места вплоть до особого распоряжения.
– Начинается! – недовольно сказал один из пассажиров.
По сути, он был прав.
Водитель распахнул переднюю дверь. Запыхавшаяся от быстрого бега женщина ввалилась в салон. У нее был загнанный вид каторжанки, третьи сутки безуспешно уходящей от погони.
– Виталя! – выдохнула она с порога. – Контроль на линии! Мы тебя меняем!
Пассажиры мрачно прислушивались. Их молчание было зловещим и могло прерваться в любое мгновение. Потому что отправление автобуса явно откладывалось по неясным пока основаниям.
– Они достали! – недовольно сказал водитель.
– Не то слово, Виталя! – согласилась женщина. – Настоящий террор, не иначе! В общем, я веду шофера!
– А где он?
– Здесь!
– Ну, давай, – вздохнул водитель.
– Ты уж подсоби ему в случае чего!
– Через гастроном, гы-гы-гы! – развеселился шофер.
И можно было понять, что подсобит. Добрая душа. А может, он нетрезвый был? И потому его меняли? Самые сообразительные из пассажиров уже заподозрили что-то и присматривались внимательно к водителю, пытаясь оценить, действительно ли он мог их угробить, будучи в нетрезвом состоянии, и лишь контроль на трассе всех их уберег?