Меня удочерила горилла
Шрифт:
Я не могла поверить своим глазам! С фотографий на меня смотрела маленькая Горилла!
Один, два, три… целых восемь снимков. Сначала она была маленьким комочком на руках у молодой Герды. В те времена Герда ещё не стала такой нервной и строгой — наоборот, она казалась милой и доброй. Год за годом Горилла росла, делалась всё лохматее и страшнее. И на каждой новой фотографии она выглядела всё более несчастной и сгорбленной. А на самой последней она как будто и вовсе не хотела, чтобы её кто-то заметил. Опустив голову и слегка присев, она спряталась в последнем ряду.
У меня голова пошла кругом. Оказывается, Горилла — выпускница нашего приюта! Почему она мне ничего не сказала?
Герда вышла из кабинета.
— Ах вот ты где, — удивилась она. — Как настроение?
— Горилла тоже жила в «Лютике».
Герда напряглась.
— Ну да, конечно, — пробормотала она. — Ну и что в этом такого?
— Я впервые об этом слышу. Мне никто не сказал.
Герда уже успела справиться со смущением.
— Правда? — прощебетала она. — Ну, теперь ты знаешь. Наверное, она просто решила, что это неважно. Тут у нас много разных людей побывало, не она одна. Пойдём мыться?
Скорчив гримасу, она осмотрела меня с головы до ног.
— Н-да, эти колтуны, пожалуй, невозможно распутать. А что, если мы тебя пострижём? По-моему, тебе пойдёт короткая причёска.
Я молча пошла к лестнице.
— Юнна! — окликнула меня Герда. — Я ведь с тобой разговариваю! Куда только катится это мир?!
Обезьянья звезда
Был вечер. В большой спальне дети готовились ко сну. Я уже лежала под одеялом, свернувшись калачиком. Герда вымыла меня и расчесала колтуны; на это ушло несколько часов. Кожу на голове щипало, будто её поливали кипятком.
В спальне стоял ужасный гвалт. Пружины в кроватях скрипели так, что уши сворачивались трубочками. Я вспомнила слова Гориллы, сказанные ею в первый день, — как она убрала из кровати все пружины, потому что не выносила их скрипа.
Как я была зла на неё! Мне хотелось вовсе забыть о том, что она есть, и о том, что я когда-то у неё жила. Но как было бы хорошо, если бы она ворвалась сейчас в спальню с топором в лапах… А у входа пусть дожидается старенькая «Вольво».
Арон плюхнулся на свою кровать. Он застонал и подул на ладони.
— Проклятые мозоли, — пожаловался он. — Не руки, а кровавое месиво.
— Что случилось? — спросила я.
— Рубанок. Я строгал доски семь часов подряд. И теперь у меня тридцать три мозоли. Хочешь посмотреть?
Он вытянул руки. Да, ничего не скажешь, зрелище не из приятных. Вся кожа в сине-красных волдырях. Я наморщила нос.
— Что вы там такое мастерили?
— Дверь! — заорал Арон. — Дурацкую дверь для дурацкого погреба! Старую поломали воры, а поскольку я в прошлом году смастерил шляпную полочку, которая понравилась Герде, мне и ещё нескольким парням пришлось делать новую дверь! Чёртова полочка!
— А что они украли? — спросила я, садясь на кровати. — Что взяли воры?
Арон облизнул руки и опять застонал от боли.
— Да не помню уже. Картошку и ещё какие-то овощи и соленья. Герда говорит, у нас теперь нет
Я уставилась на него.
— Что?!
— Ты что, оглохла что ли? — удивился он. — Картошку и солёные огурцы.
Мое сердце остановилось. Картошка и солёные огурцы. Маринованная свёкла. Кто-то залез в погреб и украл еду. Я бросилась к спинке кровати, на которой висели джинсы, и вынула из кармана записку: «Я решила уехать из города. Жаль, что мы попали в такую передрягу. Но на свете есть много прекрасных мест. Обезьянья звезда».
Я вскочила и побежала к окну. Вдалеке темнел лес. Во дворе из земли выступал холмик, под ним находился наш маленький погреб с новой дверью. На небе сияли тысячи крошечных звёзд. Но одна была больше и ярче всех. Не про неё ли рассказывала Горилла? Может, это и есть Обезьянья звезда?
Я снова легла в кровать.
— Что ты там увидела? — спросила Арон.
— Да так, ничего, — ответила я. — Давай спать. — И, повернувшись к нему спиной, я свернулась калачиком на жёсткой простыне. Свет в спальне погасили.
Ну почему время тянется так долго именно тогда, когда ты хочешь, чтобы оно пролетело скорее? По-моему, прошла целая вечность, прежде чем все уснули. И всё равно в спальне раздавалось шуршание и скрип кроватей. Я схватила джинсы и футболку и, одевшись, пошла к двери.
— Юнна?
Я вздрогнула и обернулась. В темноте светилось веснушчатое лицо Арона.
— Ты куда? — прошептал он.
— А ты никому не скажешь? — спросила я. — Пожалуйста!
— Ты что, хочешь сбежать?
Я кивнула.
— Да. Попробую. Если я не ошибаюсь, меня ждут. Ты ведь не разболтаешь?
Он посмотрел на меня долгим взглядом.
— Нет.
Я улыбнулась и на цыпочках пошла к двери.
— Юнна! Мне будет тебя очень не хватать. Может, ты всё-таки ошибаешься, и тебя никто не ждёт… — сказал Арон мне вслед.
— Пока! — шепнула я и проскользнула в приоткрытую дверь.
Ступеньки скрипели. Мои сапоги стояли внизу, а куртка висела на крючке. Из спальни Герды доносился богатырский храп. Я повернула замок, и ночной холод тотчас пробрался под одежду — приятный и влажный. В кармане лежала записка, написанная корявым почерком Гориллы.
В ней было послание, которое могла понять только я. Я была уверена, что не ошиблась!
Я обошла приют. На заднем дворе валялся рубанок. Сердце отчаянно билось в груди. Я побежала. Темнота сомкнулась вокруг меня, а я, спеша и спотыкаясь, пробиралась все дальше в лес. Ели сгущались. Я вспомнила голоса, которые доносились до нас, когда мы с Гориллой набирали воду в ручье. Это были детские голоса, и звучали они совсем близко.
Я не ошиблась. Пожалуйста, пусть всё будет так, как я думаю. Сучья хрустели под ногами. Ветки хлестали лицо. В темноте ухала ночная птица. Я задыхалась от страха.