Меня Зовут Красный
Шрифт:
Вот и тут на столе выстроились в ряд кастрюли и кувшины с бекмесом [58] и другими сладостями; открывая крышки и пальцем с краешков пробуя содержимое, а иногда просто нюхая, я спросила, кто прислал угощения.
Хайрие начала перечислять, но тут вошла Шекюре:
– Жена покойного Зарифа-эфенди не выразила соболезнований и не прислала халву! Зариф-эфенди хорошо относился к моему отцу. В день его похорон мы сделали халву и отправили семье. Что происходит? – рассуждала Шекюре.
Бекмес –
– Пойду узнаю, – сказала я, сообразив, о чем думает Шекюре. Мы вышли во двор. Шекюре поцеловала меня за то, что я не стала ни о чем расспрашивать. Мы обнялись и некоторое время стояли неподвижно на холоде. Я погладила мою красавицу по голове.
– Эстер, мне страшно.
– Не бойся, милая, – ответила я, – нет худа без добра. Вот видишь, ты вышла замуж.
Запах смерти присутствовал и в доме Зарифа-эфенди, но тоски там не было. Я, Эстер, тысячи раз бывала в домах вдов и знаю, что рано потерявшие мужей женщины или смиряются с потерей, или гневно протестуют против положения, в котором оказались. Кальбие-ханым была в гневе, и я сразу увидела, что говорить с ней будет не трудно.
Как все гордые женщины, прожившие нелегкую жизнь, Кальбие-ханым понимала, что одни приходят в черные дни пожалеть ее, а другие, видя ее печальное положение, порадоваться за себя; она не вступала с пришедшими в пустые вежливые разговоры, а сразу переходила к делу:
«Зачем явилась Эстер в этот послеобеденный час?»
Кальбие-ханым с важным видом подтвердила, что сознательно не выразила соболезнований Шекюре, не пришла разделить с ней горе и даже не послала халву. Она не скрывала радости, что ее обида была замечена. Я постаралась выяснить причину обиды.
Кальбие призналась, что зла на покойного Эниште-эфенди за книгу, которую он делал. Ее покойный муж участвовал в этой книге не для того, чтобы подзаработать; Эниште-эфенди уговорил его, объяснив, что книга готовится по приказу падишаха. Она рассказала, что сначала ее муж имел дело с цветными рисунками, но потом Эниште-эфенди стал заказывать черно-белые, непонятно, к каким сюжетам. Ее покойный муж увидел, что рисунки эти безбожны и кощунственны, и потерял покой. Зариф-эфенди был человек верующий, он не пропускал ни одной проповеди и неизменно совершал все намазы. Он знал, что некоторые бесстыдники в мастерской насмехались над его глубокой религиозностью, но считал насмешки проявлением зависти к его таланту.
Из глаз Кальбие покатились слезы, и я решила, что при первом же случае найду для нее мужа еще лучше, чем был первый.
– Муж не очень-то делился со мной, – сказала Кальбие. – Я сама стала вспоминать, додумалась до всего, соединила факты и поняла, что все произошло из-за рисунков Эниште-эфенди, к которому он отправился в последнюю ночь.
– Шекюре сказала, что готова принести извинения, если она в чем-то виновата. Она предлагает тебе дружбу и просит помочь ей и попытаться вспомнить: когда покойный Зариф-эфенди в последнюю ночь направлялся к Эниште-эфенди,
– В кармане у моего бедного Зарифа было только это, – Кальбие открыла соломенную шкатулку для шитья с изображением дерева, достала оттуда и развернула листок бумаги.
На мятом листке я увидела неясные изображения. Только я вроде бы разглядела, на что они похожи, как Кальбие подтвердила мою догадку:
– Это лошади. Покойный Зариф-эфенди никогда не рисовал лошадей, никто и не просил его рисовать лошадей.
Ваша старая Эстер смотрела на расплывшиеся рисунки лошадей и ничего не могла понять. Потом сообразила:
– Надо отнести этот листок Шекюре, она очень обрадуется.
– Если ей интересен этот листок, пусть сама придет сюда, – высокомерно сказала Кальбие.
МЕНЯ ЗОВУТ КАРА
С помощью Аллаха я похоронил тестя, с похорон поспешил домой, хотел было обнять Шекюре, но она, моя жена, прижала к себе враждебно глядящих на меня сыновей и начала безутешно рыдать, как и все находившиеся в доме.
Удивляясь способности соседей и дальних родственников так проливать слезы, я забился подальше в угол, чтобы меня никто не видел. Я размышлял над тем, что надлежит делать мне как хозяину дома, когда в дверь постучали. Я заволновался, решив, что это Хасан, но был согласен даже на его появление, лишь бы вырваться из этого ада рыдающих.
Оказалось, пришел посыльный. Меня звали во дворец.
Два человека в зелено-фиолетовых одеждах приняли меня от посыльного, втолкнули в темную комнату недавно выстроенного дома – это я понял по запаху древесины – и заперли на замок. Я знал, что в темную комнату запирают перед пытками, чтобы посильнее запугать. В соседней комнате, видимо, было много людей, оттуда доносился шум.
Через некоторое время меня выволокли из темноты и привели в соседнюю комнату, где я увидел Начальника дворцовой стражи и бритоголовых палачей.
Из глаз моих невольно потекли слезы. Я готов был выть, молить о пощаде, но не мог раскрыть рта.
С меня сняли безрукавку, рубаху. Один из палачей сел на меня верхом и коленями прижал мои плечи к полу. Другой ловкими движениями установил с двух сторон моей головы железки и начал медленно крутить ручку. Это были тиски, которые сжимали мне голову.
Я закричал изо всех сил.
Они остановились, спросили, я ли убил Эниште-эфенди?
– Нет!
Снова покрутили ручку. Стало больно.
Снова спросили.
– Нет!
– А кто?
– Не знаю!
Я уже было подумал, не сказать ли им, что я убил? Все кружилось у меня перед глазами. Я не испытывал никаких желаний, Уже не ощущал боли, только страх.
И тут меня оставили в покое. Сняли с моей головы железные тиски, которые на самом деле сжимали не слишком сильно. Палач слез с меня. Я надел рубашку и безрукавку.
В углу комнаты я увидел Главного художника Османа-эфенди. Я подошел, поцеловал ему руку.
– Не переживай, сынок, – сказал он. – Тебя проверяли. Я понял, что после Эниште у меня появился новый отец.