Меня зовут Женщина
Шрифт:
— Представляете, — сказала директор музея, — как только мы ее поставили, в Одессу вернулась кефаль.
Одесситы жаловались, что стоит производство, не понимая, что, наконец, остались один на один с чистым морем, в которое прежде сливали промышленные отходы. И ни секунды не связывали с этим возвращение кефали и морского конька.
Лининой соседкой по столу оказалась очаровательная предпринимательница, возящая из Москвы шмотки.
— А вот если бы я писала законы, я бы сделала так, чтобы всяких пьющих женщин, бомжих и проституток сразу насильно стерилизовали, — сказала
— Это фашизм, — возразила Лина.
— А не фашизм, когда они детей на помойку выбрасывают? Когда толпы беспризорников живут в подвалах? — возмутилась предпринимательница.
— Это не фашизм, а слабые социальные программы, — пояснила Лина.
— Вот и давайте их стерилизовать, пока слабые социальные программы, — настаивала собеседница с удивительным упорством.
— А кто будет решать, кого стерилизовать? — ехидно поинтересовалась Лина.
— Специальные нравственные и очень уважаемые люди. Врачи, психологи, хорошие матери, — с готовностью откликнулась предпринимательница.
Лина поняла, что это безнадежно, и уставилась за забор садика, за которым стоял фургон с надписью «Жизнь прекрасна! Заказывайте кондитерские изделия по телефону...».
— Учтите, на Привозе можно ходить, только прижимая сумку к груди. У нас все воруют. Чашу в костеле украли! Я, правда, неверующая, но это же вообще, чтоб не было совести ни капельки! Это же не в райкоме воровать! — риторически излагала другая соседка по столу.
— Фирменное одесское блюдо называется тещин язык. Пальчики оближете! — громко объяснял лысый мужчина с другого конца стола. — Берется синенький, режется вдоль, чтоб, знаете, так, зернышки были видны. Солится, перчится изо всех сил и запекается. Берете в рот, обжигаетесь и вспоминаете свою тещу, гадюку.
— И ведь знаете, даже среди нас встречаются люди, полагающие, что «Тайный дневник Пушкина» Михаила Армолинского принадлежит перу Александра Сергеевича! — безутешно говорила дама с веером.
— А еще у нас есть тещин мост. Вон там, беленький, за двумя другими мостами. У одного первого секретаря была очень крутая теща. Он перед ней дрожал как осиновый лист. А она жила за горочкой. И чтоб ей было удобней ходить к дочке в гости, он построил этот мост, — не унимался лысый мужчина.
— Да, да... И этот безнравственный проект российского телевидения, в котором артисты и политики читают стихи Пушкина. А в конце Жириновский прибавляет к Пушкину от себя! Не понимаю, как это можно? — горевала дама с веером. — Они уже все отняли у нас! Но пусть они не трогают нашего Пушкина!
Лина пробралась в конец стола к Сергею Романычу. Его насиловала дама, живущая на собирании пустых бутылок.
— Вы такой известный человек, вы должны найти мне спонсора на издание книжки «Письма Пушкина южного периода», — говорила она, теребя его за короткий рукав рубашки.
— Голубушка, но у меня нет богатых друзей. Кроме того, спонсора надо убедить в том, что ему необходимо потратить именно столько денег именно на эту книгу, — растерянно отбивался Сергей Романыч.
— Вы ему скажите про будущее России, про ответственность перед потомками. Он вам поверит. Они
— Дебилы не умеют зарабатывать денег, — злобно влезла Лина.
— Умеют. Петому что они торгуют совестью! — настаивала дама.
— Если вы хотите просить денег на издание у киллеров, то конечно. Но все остальные торгуют своими силами и профессиональными навыками. — У Лины была масса претензий к представителям коммерческой элиты, но вид побирающейся тетки, сидящей на своем антиквариате, выводил ее из себя. — Сергей Романыч, у меня деловой разговор. Пройдемте на ту скамейку.
— Спасибо, что вырвали меня. Эта женщина просто рэкет. Она весь срок меня преследует своими «Южными письмами Пушкина», — пожаловался он, расположившись с Линой возле фонтана.
— Ну, что там дальше было? Напойте еще кусочек. А то я кому-нибудь здесь набью морду. У меня от них избыточная интоксикация, — попросила она.
— Хорошо. Но исключительно в терапевтических целях. А то мы с вами зачастили. Значит, 4 ноября, после получения Пушкиным анонимки, Натали признается ему во всем. Она показывает письма Дантеса, которые хранила, а не выбрасывала, как предписывает этикет порядочной женщине.
— Она впрямую говорит Пушкину, что любит Дантеса? — выдохнула Лина.
— Не знаю. Свидетельств нет. Полагаю, она говорит, что любила. Но он видит, что любит! Он пишет после этого Геккерену: «...чувство, которое, может быть, и вызывала в ней эта великая и возвышенная страсть, угасло в презрении самом спокойном и отвращении весьма заслуженном...» Пишет, но не верит этому ни секунды и потому изо всех сил нарывается на дуэль.
Лина добралась до гостиницы и села в уличный бар выпить джина под звездным небом. Было пусто, только за дальним столиком сидел кого-то напоминающий мужчина лет пятидесяти. На поиски лагеря оставалось завтра, обещавшее начаться с катания на катере.
Лина оттягивала это сознательно, ворошить пространство детства было боязно. Но отказаться в принципе было не в ее стиле, она считала «лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и пожалеть». Собственно, что такого она увидит, кроме примет бессмысленного детского унижения, о котором все давно выяснила...
— Ну что? — неожиданно гаркнул мужчина с дальнего столика, сгреб бутылку водки и переместился к Лине за столик. — Одна и никому не нужна? Точно, как я!
Лина внутренне подобралась, чтобы вышвырнуть его так, чтобы с сердечными перебоями летел до пляжа Аркадии, но узнала в нем суперизвестного артиста Василия Краснова.
— Мы с тобой сейчас немножечко выпьем, — сказал Краснов, с чувством разливая водку. — А эти суки пускай утонут в собственной желчи! Правильно, девочка?
— Договорились, — ответила Лина. У нее было достаточно жизненного опыта, чтобы не спорить с сильно подпившей звездой, для которой весь мир — сцена.
— Какая ты ласковая, — ответил артист. — Сейчас берем такси и едем к тебе.
— Я живу в этой гостинице, — объяснила Лина.
— Еще лучше. Только не говори, что ты меня не хочешь. А то я пойду к администраторше. Мне ведь ни одна баба не откажет. Соображаешь?