Мэр Кестербриджа
Шрифт:
— Значит, я пришел не напрасно… Так вот, можете вы, например, заговаривать бородавки?
— Без труда.
— Лечить болезни?
— Случалось и лечить, но с одним условием: если больные соглашались днем и ночью носить на себе жабий мешок.
— Предсказывать погоду?
— Это требует времени и труда.
— Вот возьмите, — сказал Хенчард, — это крона. Скажите, какая погода будет во время уборки урожая? Когда я смогу узнать?
— Да хоть сейчас. Я уже все знаю. — (Дело в том, что пятеро фермеров из разных мест успели побывать здесь с той же целью, что и Хенчард). —
— Вы в этом уверены?
— Если вообще можно быть в чем-то уверенным на этом свете, где все неверно. Осень в Англии будет напоминать Апокалипсис. Хотите, я начерчу вам кривую погоды?
— Нет, нет! — ответил Хенчард. — В общем, если хорошенько подумать, я не очень-то верю предсказаниям. Но я…
— Вы не верите… не верите, ну, конечно, разумеется, — сказал Всезнайка, ничуть не обидевшись. — Вы дали мне крону потому, что она у вас лишняя. Но, может, вы поужинаете со мной, раз уж стол накрыт и все готово?
Хенчард с удовольствием согласился бы: аромат готового кушанья, проникнув из коттеджа на крыльцо, дразнил аппетит и был так силен, что Хенчард различал составлявшие его запахи — мяса, лука, перца, кореньев и овощей, — каждый в отдельности. Но принять угощение было бы все равно, что безоговорочно признать себя поклонником предсказателя погоды. Поэтому Хенчард отказался и ушел.
В следующую субботу Хенчард закупил столько зерна, что о его закупках стали говорить соседи, адвокат, виноторговец и доктор; он скупал зерно и в следующую субботу, и всякий раз, как представлялась возможность. Когда же амбары его наполнились до отказа, все флюгера в Кестербридже заскрипели, словно им наскучило показывать на юго-запад, и повернулись в другую сторону. Погода переменилась: солнечный свет, который вот уже несколько недель казался каким-то оловянным, приобрел оттенок топаза. Темперамент небес из флегматического превратился в сангвинический; появилась почти полная уверенность в том, что урожай будет прекрасный, и в результате цены полетели вниз.
Все эти превращения, пленяющие постороннего наблюдателя, внушали ужас упрямому хлеботорговцу. Они напомнили ему о том, что он отлично знал и раньше: играть на зеленых полях земли так же рискованно, как на зеленом поле карточного стола.
Хенчард поставил карту на плохую погоду и, по-видимому, проиграл. Он ошибся, приняв отлив за прилив. Он заключил столько крупных сделок, что не мог надолго откладывать платежи, а чтобы их внести, пришлось распродать, потеряв немало шиллингов на четверти, пшеницу, купленную всего две-три недели назад. Большую часть этой пшеницы он даже ни разу не видел; она так и осталась в скирдах, сложенных где-то за много миль от города. Таким образом, он понес огромные убытки.
В начале августа, в яркий знойный день он встретил Фарфрэ на рыночной площади. Фарфрэ знал о его сделках (хоть и не догадывался, какое отношение имеют они к нему самому) и выразил ему соболезнование, так как они снова стали разговаривать друг с другом — правда, очень сдержанно — с тех пор, как обменялись несколькими словами в Южной аллее. Сочувствие Доналда, видимо, неприятно задело Хенчарда, но он внезапно решил сделать вид, что все ему нипочем.
— Э, пустяки! Ничего серьезного, милейший! — воскликнул он с наигранной веселостью. — Такие истории случаются постоянно. Я знаю, поговаривают, будто мне приходится туго с деньгами; но разве это редкость? Может быть, дело не так уж плохо, как полагают. И, черт меня побери, надо быть дураком, чтобы огорчаться из-за самых обыкновенных случайностей, без которых в торговом деле не обойдешься!
Но в тот же день ему пришлось пойти в кестербриджский банк по такого рода делу, какое еще ни разу не приводило
Выходя из банка, Хенчард на ступеньках подъезда встретил Джаппа. Неприятные переговоры, которые ему только что пришлось вести, растравили его язву, саднившую с тех пор, как Фарфрэ утром выразил ему соболезнование, в котором Хенчард видел замаскированную издевку, поэтому с Джаппом он поздоровался отнюдь не приветливо. Джапп в эту минуту снял шляпу и, вытирая лоб, сказал какому-то своему знакомцу:
— Хороший, жаркий денек нынче выдался!
— Трите, трите лоб! Вам легко говорить «хороший, жаркий денек»! — в бешенстве прорычал Хенчард вполголоса, прижимая Джаппа к стене банка. — Если б не ваши дурацкие советы, денек и вправду был бы хорошим! Почему вы меня не остановили, а?.. Когда одно слово сомнения — ваше или еще чье-нибудь — заставило бы меня подумать дважды! Говорить с уверенностью можно только о вчерашней погоде.
— Я советовал вам, сэр, поступать так, как вы считали нужным.
— Полезный помощник! Чем скорее вы начнете так помогать кому-нибудь другому, тем лучше!
И Хенчард продолжал разносить Джаппа, пока не кончил тем, что уволил его, после чего повернулся на каблуках и зашагал прочь.
— Вы об этом пожалеете, сэр! Так пожалеете, как только можно жалеть! — проговорил Джапп, побледнев и глядя вслед Хенчарду, скрывшемуся в толпе рыночных торговцев.
Глава XXVII
Приближалась уборка урожая. Цены стояли низкие, и Фарфрэ покупал пшеницу. Как это всегда бывает, местные фермеры, которые сначала были убеждены, что погода сулит голод, теперь ударились в противоположную крайность и принялись распродавать свои запасы слишком уж легкомысленно (по мнению Фарфрэ), рассчитывая чуть более уверенно, чем следовало, на обильный урожай. Итак, он продолжал скупать пшеницу по сравнительно ничтожной цене, ибо прошлогодний урожай, хоть и не очень большой, был отличного качества.
После того как Хенчард уладил свои дела с убийственным для себя результатом и отделался от всех обременительных закупок, потерпев чудовищный убыток, началась уборка. Три дня стояла прекрасная погода, а потом…
«Что если этот проклятый колдун все-таки прав?!» — думал Хенчард.
Дело в том, что, как только серпы засверкали в полях, атмосфера внезапно так пропиталась влагой, что казалось, будто кресс-салат может расти в ней, не нуждаясь ни в каком другом питании. Когда люди выходили из дому, воздух прилипал к их щекам, словно сырая фланель. Дул порывистый, сильный, теплый ветер; редкие дождевые капли падали на оконные стекла далеко друг от друга и расплывались звездочками; солнце вырывалось из-за облаков, словно быстро раскрывшийся веер, бросало на пол комнаты молочно-белый, бесцветный узор оконного переплета и скрывалось так же внезапно, как появлялось.
С этого дня и часа стало ясно, что урожай все-таки не будет обильным. Если бы Хенчард подождал подольше, он хоть и не получил бы прибыли, но по крайней мере избежал бы убытка. Однако его импульсивной натуре было чуждо терпение. Когда же стрелка весов повернула вспять, он замолк. Теперь он все больше склонялся к мысли, что какая-то неведомая сила действует против него.
«А что, если… — спрашивал он себя с суеверным страхом, — а что если кто-то растопил мое восковое изображение или вскипятил бесовское зелье, чтобы меня погубить! Я не верю в колдовские силы, но… а что если все-таки кто-то проделал это?» Однако даже он не допускал мысли, чтобы этим злодеем — если таковой действительно существовал — мог быть Фарфрэ. Суеверие овладевало им в одинокие часы гнетущего уныния, когда ему изменяла практическая сметка.