Мэр Кэстербриджа

Гарди Томас

— Вы не заслуживаете жалости! Раньше заслуживали, а теперь нет!

— Я помогу вам расплатиться с долгами.

— Получать пособие от жены Фарфрэ… этого только недоставало! Уходите… а не то я скажу еще что-нибудь похуже. Ступайте домой!

Она скрылась за деревьями Южной аллеи в ту минуту, когда оркестр вышел из-за угла, пробуждая в каждом камне отзвуки музыки, гремевшей в ознаменование ее счастья. Не обращая ни на что внимания, Люсетта побежала по переулку и, никем не замеченная, добралась до дома.

Глава XXX

То, что говорил Фарфрэ своей квартирной хозяйке, относилось к перевозке его сундуков и других вещей из его прежней

квартиры в дом Люсетты. Работа была нетрудная, но подвигалась она медленно, потому что хозяйка то и дело громко выражала удивление по поводу события, о котором ее кратко известили письмом всего несколько часов назад.

В последнюю минуту перед отъездом молодоженов из Порт-Брэди Фарфрэ, как Джона Гилпина, задержали выгодные для него клиенты, а он был не такой человек, чтобы пренебрегать ими даже в теперешних исключительных обстоятельствах. Кроме того, было удобнее, чтобы Люсетта первая вернулась домой. Никто еще не знал о том, что произошло, и лучше было ей самой сообщить новость своим домочадцам и распорядиться переселением супруга в ее дом. Поэтому Фарфрэ отправил в наемной карете свою молодую жену, повенчанную с ним всего два дня назад, а сам направился к стоявшим в нескольких милях от города скирдам пшеницы и ячменя, сказав Люсетте, в котором часу его можно ожидать вечером. Вот почему она пошла встречать мужа после четырехчасовой разлуки.

Расставшись с Хенчардом, она с большим трудом заставила себя успокоиться, и, когда Дональд пришел в «Высокий дом» из своей бывшей квартиры, она была готова принять его. Ей помогло в этом одно очень важное обстоятельство: будь что будет, думала она, а все-таки теперь он принадлежит ей. Через полчаса после ее прихода вошел он, и она встретила его с таким радостным облегчением, какого не испытала бы даже после целого месяца разлуки, проведенного им среди опасностей.

— Я еще кое-чего не сделала, хотя это очень важно… — продолжала она серьезным тоном, когда кончила рассказ о происшествии с быком. — Я не сказала моей милой Элизабет-Джейн о том, что мы поженились.

— А, ты еще не говорила ей? — отозвался он задумчиво. — Я подвез ее от сарая до города, но я ей тоже ничего не сказал, полагая, что она, может быть, уже слышала об этом в городе, но не решается поздравить меня из застенчивости.

— Вряд ли она об этом слышала. Впрочем, я сейчас пойду к ней и узнаю. И вот еще что, Дональд, ты не возражаешь против того, чтобы она по-прежнему жила у нас? Она такая спокойная и непритязательная.

— Нет, конечно, не возражаю… — ответил Фарфрэ чуть-чуть нерешительно. — Но я не знаю, захочет ли она сама.

— Конечно, захочет! — горячо проговорила Люсетта. — Я уверена, что захочет. Кроме того, ей, бедняжке, больше негде жить.

Фарфрэ посмотрел на жену и понял, что она и не подозревает о тайне своей более сдержанной приятельницы. И он еще больше полюбил ее за эту слепоту.

— Устраивай все, как тебе хочется, — отозвался он. — Ведь это я вошел к тебе в дом, а не ты ко мне.

— Пойду скорей поговорю с нею, — сказала Люсетта.

Она пошла наверх, в спальню Элизабет-Джейн; девушка уже сняла пальто и шляпу и отдыхала с книгой в руках. Люсетта сразу же догадалась, что она еще ничего не знает.

— Я решила пока не идти к вам вниз, мисс Темплмэн, — простодушно сказала девушка. — Я хотела было пойти спросить вас, оправились ли вы от испуга, но узнала, что у вас гость. Интересно, почему это звонят в колокола? И оркестр играет. Очевидно, празднуют чью-то свадьбу… или это они репетируют, готовясь к рождеству?

Люсетта рассеянно ответила: «Да», — и, усевшись рядом с Элизабет-Джейн, посмотрела на нее, как бы обдумывая, с чего начать.

— Какая

вы нелюдимая, — проговорила она немного погодя, — никогда не знаете, что делается вокруг, чем живо интересуются и о чем говорят в народе повсюду. Надо бы вам больше выходить на люди и болтать, как другие женщины, тогда вам не пришлось бы задавать мне этот вопрос. Так вот, я хочу сообщить вам кое-что.

Элизабет-Джейн сказала, что она очень рада, и приготовилась слушать.

— Придется мне начать издалека, — проговорила Люсетта, чувствуя, что ей с каждым словом все труднее и труднее рассказывать о себе этой сидящей рядом с нею задумчивой девушке. — Помните, я как-то говорила вам о женщине, которой пришлось решать трудный вопрос нравственного порядка… о ее первом поклоннике и втором поклоннике? — И она в нескольких фразах кратко повторила рассказанную ею историю.

— О да… помню; это история вашей подруги, — сухо отозвалась Элизабет-Джейн, всматриваясь в глаза Люсетты, словно затем, чтобы узнать, какого они цвета. — Два поклонника — прежний и новый; она хотела выйти замуж за второго, хотя сознавала, что должна выйти за первого, словом, точь-в-точь как апостол Павел: не сотворила добра, которое хотела сотворить, и причинила зло, которого не хотела причинять.

— Вовсе нет! Нельзя сказать, что она причинила зло! — торопливо перебила ее Люсетта.

— Но вы же говорили, что она, или, лучше сказать, вы сами, — возразила Элизабет, сбрасывая маску, — были обязаны по долгу чести и совести выйти за первого?

Поняв, что ее видят насквозь, Люсетта покраснела, потом побледнела и в тревоге спросила:

— Вы никому про это не скажете, правда, Элизабет-Джейн?

— Конечно, нет, если вы этого не хотите.

— Так я должна вам объяснить, что дело гораздо сложнее, хуже, чем могло показаться по моему рассказу. С тем первый человеком у меня создались странные отношения, и мы понимали, что нам надо пожениться, потому что о нас начали говорить. Он считал себя вдовцом. Он много лет ничего не знал о своей первой жене. Но жена вернулась, и мы расстались. Теперь она умерла, и вот он снова начинает ухаживать за мной и говорит, что «теперь мы исполним свое желание». Но, Элизабет-Джейн, это уже совсем новые отношения: возвращение той, другой женщины освободило меня от всех обетов.

— А разве вы на этих днях не дали ему обещания снова? — спросила девушка.

Она угадала, кто был «первым поклонником».

— Это обещание меня заставили дать под угрозой.

— Да, верно. Но мне кажется, если женщина однажды связала с кем-то свою жизнь, да еще при столь несчастливых обстоятельствах, как это было у вас, она, при первой возможности, должна стать женой этого человека, хотя бы и не она была виновата в том, что произошло.

Лицо у Люсетты потемнело.

— Он оказался таким человеком, что за него страшно выходить замуж, — попыталась она оправдаться. — Действительно страшно! И я узнала это лишь после того, как снова дала ему согласие.

— В таком случае остается только один честный путь. Вы вовсе не должны выходить замуж.

— Но подумайте хорошенько! Поймите…

— В этом я убеждена, — жестко перебила ее подруга. — Я правильно угадала, кто этот человек. Это мой отец, и, повторяю, вашим мужем должен быть или он, или никто.

Всякое уклонение от общепринятых норм поведения действовало на Элизабет-Джейн, словно красная тряпка на быка. В ее стремлении к добронравию было даже что-то чуть ли не порочное. Она уже познала горе из-за прошлого своей матери, и потому малейшее нарушение обычаев и приличий приводило ее в такой ужас, о каком и понятия не имеют те, чьего имени не коснулось подозрение.