Мерцающая мгла
Шрифт:
— Обрабатывать землю — это не обязательно что-то на ней сеять. Мы взимаем плату с тех, кто охотится на нашей земле, а вы еще ни разу не платили. Боюсь, даже всех панцирей, что есть у вас, недостаточно, чтобы вернуть долг…
— А почему бы тебе не объявить своей землей всю Протяженность, и со всех ее жителей плату сдирать? Можешь не отвечать, я знаю ответ — у тебя сил не хватит на Протяженность. Так вот, на нашу общину у тебя тоже не хватит сил.
— Сегодня не хватит. А в будущем все может измениться. Вы же не
— Если вы убьете или хотя бы раните любого из наших, мы прекращаем охоту на креветок и начинаем охоту на Ниргуна.
Ниргун не шевельнул ни одним мускулом, но вспотел. Все же взял себя в руки:
— Вы не отличаете человека от креветки?
— Отличаем. Прежде всего — охотиться на человека неспортивно. Слишком легкая мишень.
— Все-таки, вы слишком жестоки. Само ваше существование нарушает Равновесие. Мы, вот, охотиться на людей не собираемся.
— И что же вы собираетесь делать? Будете ездить по нашим следам, надеясь, что мы исправимся?
— Имея дело с такими нарушителями Равновесия, как вы, нельзя надеяться на подобное… Но кое-что мы можем. Вы хорошо стреляете, я это признаю. Но мы быстро ездим. Мы будем ездить не за вами, а впереди вас. И распугивать креветок.
А вот это — очень серьезная угроза. Причем, дзоку формально не сделают ничего незаконного, ездить по степи не запрещено.
Бетлун сориентировался сразу, хмыкнул:
— Мы, вообще-то, собирались на ночную охоту. Вы действительно будете ездить перед нами по снегу?
И ведь не соврал — ночная охота давно уже обсуждалась. Ночью, в холода по снегу кочуют особые креветки с пористыми панцирями — очень ценными, их можно продавать не только в мир Высь. Но ватажники все не решались добровольно отправиться в ночь.
Ниргун не смутился, у него уже была заготовлена следующая порция словоблудия:
— Я вижу, вы уверены в собственной правоте. Но я знаю, что правы мы. Я знаю свою Судьбу. А если мы сейчас отступим, то это — спросить у Времени. А я предпочитаю спрашивать Судьбу.
— Я тоже, — легко согласился Бетлун. Вот оно.
— Значит, спросим Судьбу, — с плохо скрытым удовлетворением протянул Ниргун. — Поединок или «пятнадцать»?
Под «пятнадцать» имелась ввиду та самая азартная игра с восьмигранниками, фактически — бросание жребия. Такое расспрашивание Судьбы обычно выбирают, если один из спорщиков гораздо слабее другого, не может выставить хорошего бойца. Согласиться на «пятнадцать», если ты сильнее — благородство, если ты «слабее» — благоразумие. А если силы равны — трусость.
Но Ниргун сам не настаивает на поединке. Через различитель видно, что его устраивают оба варианта — сильный боец в его ватаге есть, рядом стоит, а для «пятнадцати» он тоже что-то заготовил, жульничество какое-то, хотя
А Бетлун все же помедлил. Сомневался. Вроде все решено, однако не хочет он выезжать на чужом горбу, то есть — на горбу Михаила. И не только высокоморальные соображения присутствуют — Михаил в случае победы получит немалое влияние в ватаге, и кто его, приблудного, знает, насколько хватит ему скромности и покладистости.
Бетлун решился:
— Поединок.
Ниргун удивился. И обрадовался.
— Кто против кого будет драться? — продолжал Бетлун. — Ты против меня?
— Странный вопрос. Не знаю как ты, а я осознаю ответственность перед своей ватагой, я не имею права рисковать собой. Кроме того, есть традиции. Драться должны самые сильные бойцы. И кого же ты выставишь? Рути?
Бетлун опять помедлил. Сомневается, думает, не переиграть ли все на «пятнадцать», но — слово сказано, традиции не разрешают переигрывать. Повернулся, посмотрел в глаза. Решился:
— Михаил.
Дзоку удивились, особенно Ниргун. А рыжая женщина — даже испугалась. Немного. Да и Ниргун ощутил неуверенность, которая, тем не менее, быстро прошла — он твердо убежден, что, чем больше у бойца мускулы, тем он лучше. Уверенно произнес:
— Тыкв.
Михаил позволил себе издевательскую усмешку. В Протяженности не принято насмехаться над именами — здесь огромное множество языков, и любое слово с большой вероятностью звучит на каком-то из них неприлично или смешно. В ватаге охотников были мужчины с именами Дёрнул, Несун и Раниг, женщины Тиара и Адрес, а еще как-то в разговоре звучало женское имя Дура. Но Тыкв — вроде как враг, а над врагом смеяться можно.
Все расступились, давая место. Михаил в последний раз глянул на Тыква через различитель, оценивая и считывая. Уверен в победе, но — искусственно, на самовнушении. А вот Михаил чует победу.
Снял очки, положил на мох самострел, отстегнул нож. Разогнал дыхательными упражнениями холодок под ложечкой. Тыкв тоже готовился, зачем-то разулся — это имеет смысл, если не уверен в поверхности, на которой предстоит «танцевать». Михаил во мху уверен, кроме того, обутые ноги — более серьезное оружие, чем босые.
Сошлись. В принципе, можно начинать, но Тыкв решил сначала пообщаться, подавить врага морально. Смерил взглядом, криво ухмыльнулся:
— Ты действительно думаешь, что можешь победить гладиатора? — гладиатор, стало быть. А голос-то противный. — И почему ты так думаешь?
Михаил вернул оценивающий взгляд:
— Я учился у хорошего учителя.
— Ах, учитель! И у кого ты учился?
— У Гри.
— Не слышал о таком.
— Это в Обитаемом Пространстве.
Ухмылка Тыква изменилась. На губах осталась, в глазах нет. Тряхнул головой: