Мери Энн
Шрифт:
– Увези меня отсюда, – попросила она. – Я больше не могу этого выносить.
Он озадаченно уставился на нее. Что, прямо сейчас? Сию минуту? Ведь эти люди приехали выразить им свои соболезнования, это своего рода прием. Только что он видел, как она смеялась, болтая с этим словоохотливым стариком Тейлором. Слезы по умершему сыну давно уже высохли – она никогда о нем не упоминала, никогда не плакала по ночам. Тогда почему у нее на лице такое страдание, как будто за ней гонятся привидения?
– Конечно, я увезу тебя, когда захочешь, – ответил он. Сегодня, завтра, послезавтра.
Она могла бы сказать: «В том, что жизнь продолжается. Ты можешь уйти от меня, и я останусь ни с чем. Нет, не специально. Тебя могут вынудить обстоятельства. Твои впавшие в старческий маразм родители в Аксбридже. Или ты решишь жениться на дочери сквайра и воспитывать сыновей с откормленными рожами. И если ты уйдешь, вся моя жизнь пойдет с молотка, она станет собственностью старой жабы. Сколько даете за выросшую в вони и нищете Баулинг Инн Элли мать с тремя детьми? „Горит желанием обслуживать клиентов. Качество гарантируется“.
Вместо этого она улыбнулась ему и сказала:
– Мне скучно.
Это был конец. Она очень ловко это скрывала. Никаких пожиманий плечами и зевков в ответ на его ласки. И все же… в том, как она это сказала, звучал вызов. «Возмести мне то, что я потеряла», – подразумевала она. Он делал все, что от него требовалось, чего же еще она хочет? Всегда рядом с ней, являлся по первому зову, исполнял все ее прихоти, забавлял детей, платил госпоже Эндрюс. Если бы она была свободна и могла выйти за него… Нет, это создало бы проблемы. Как бы сильно он ни любил ее, он всегда помнил бы о старом доме в Аксбридже, о своем отце. Но она не свободна, следовательно, ссоры с отцом не будет. Возможно, когда-нибудь они найдут дом, маленький домик в поместье каких-нибудь знакомых, куда всегда можно будет приехать. А когда его родители умрут, все само собой решится без труда.
А пока он увезет ее из этой сутолоки, от сестры, друзей и выздоравливающих детей. Она будет принадлежать только ему.
– Я знаю одну деревушку, – сказал он. – Челфон-Сен-Питер, всего в двадцати милях от города. Там маленькая гостиница, почти нет народу. Вокруг поля и леса, тишина и пустынные тропинки.
Полное отсутствие какого-либо выражения на ее лице указало ему на его ошибку.
– Сен-Питер что? – спросила она. – Я не бродяга. Бога ради, я хочу повидать свет. Мы поедем в Брайтон.
«Какая удача, – подумал он, – что мне так повезло на бирже. Брайтон гораздо дороже Сен-Питера».
Она в пять минут все обдумала. Ее мать приедет в Хэмпстед и возьмет на себя все заботы. А завтра она отправится в город, чтобы купить платье. Нельзя появляться в таком виде, все ее шляпки давно вышли из моды. Она может взять с собой Изабель и Мей Тейлор. Сейчас конец сезона, все будет гораздо дешевле.
– А туфли? – спросил дядюшка Том Тейлор.
Билла Даулера удивил взгляд, который она бросила на старика. Он же был так вежлив, не хотел ее обидеть. Ведь он обувщик, а Мей – его племянница, вот он и хотел помочь им сэкономить.
– Я сама куплю себе обувь в Брайтоне, – ответила Мери Энн.
Не было надобности так резко отвечать. Она отвернулась от него. Старик улыбнулся и достал из кармана леденцы.
В эту ночь они любили друг друга, как никогда. Зачем же тогда ехать в Брайтон? Откуда скука? Лучше молчать, а не задавать вопросы. Нести за ней свертки, писать письма с просьбой заказать номер, оставаться дядей Биллом, кормить ребенка завтраком, посадив его на руки, становиться глухим, когда сестры начинают обсуждать наряды. Куда должно смотреть перо – вверх или вниз, а какой вырез делать – глубокий? Только вот вопрос: ради кого эта суматоха с нарядами, ради него? Когда они прогуливались по променаду в Брайтоне, он подумал, что все делалось ради него. Ее улыбка принадлежала ему, ее глаза, ее смех, кроме взглядов, обращенных ей вслед.
Боже, он так гордился ею! Взбитые по последней моде волосы, элегантное платье (за него еще не уплачено? – забудем об этом), надетая под невероятным углом шляпка с перьями. Никаких забот, все печали позабыты. Бедная девочка, своими страданиями она заслужила это удовольствие. Этот муж-подонок, отравивший ее лучшие годы.
– Счастлива? – спросил он, всматриваясь в ее искрящиеся глаза.
Она схватила его за руку и кивнула, но не ответила.
– Свежий воздух пошел тебе на пользу: у тебя отличный цвет лица.
«Цвет лица – ерунда!» – подумала она, но промолчала. Она всегда мечтала прогуливаться именно в такой толпе. При чем тут озон или морской воздух. Она находилась в том мире, о котором писали памфлеты, это был мир стиля, высших слоев общества, о котором она читала с самого детства, мир, который описывали скандальные статьи в дешевых газетенках, мир тех мужчин и женщин, над которыми она смеялась. И вот эти люди оказались перед ней живьем, они выглядели именно так, как она их и представляла: толстыми, жеманными, тщеславными и готовыми на обман.
Вот вдоль набережной быстро проскакали Возничие – так называла себя компания светских щеголей, которые умели мастерски управлять экипажем, запряженным четверкой. Их появление сопровождалось выкриками и цветистыми выражениями. Билл Даулер показывал ей знаменитостей. Лорд Сефтон, Уорчестер, Фитцхардинг, сэр Беллингэм Грэхэм, а там разве не «Чайник» Крауферд и «Пудель» Бинг?
– Лучший среди них Бэрримор, – сообщил Даулер, – я однажды встречался с ним в Олмаке. Я не очень люблю таких людей: он жуткий распутник. Вон тот парень.
Экипаж, запряженный четверкой, проследовал мимо них. Лошадьми правил мужчина с георгином величиной с кочан капусты в петлице. Он повернул голову и внимательно осмотрел их, а потом что-то коротко сказал своему приятелю, сидевшему рядом с ним.
Значит, это был Крипплгейт, давний клиент старого Тейлора. Интересно, женщин он тоже бьет кнутом, как своих лошадей, чтобы заставить одних не переходить в галоп и злясь на других за то, что они слишком медленно двигаются? «Подожди, дружок, – подумала она, – не сейчас. Скоро мы с тобой встретимся в доме 9 на Бонд-стрит. Но цветок тебе придется оставить дома. Терпеть не могу капусту. И ненавижу кнут».