Мэри Пикфорд
Шрифт:
В марте 1955 года Чаплин, наконец, продал свои акции в «Юнайтед Артисте». «Я очень переживала по этому поводу, — позднее говорила Мэри, — хотя и не желала встречаться с Чарли». Несмотря на их конфликты, его отъезд потряс ее, ведь деловые отношения с Чаплином были еще одним звеном, соединявшим ее с Фэрбенксом и с той далекой славной эпохой.
Оставшись единственной из основателей «Юнайтед Артисте», она испытывала симпатию к Роберту Блюмофу, помощнику Крима и Бенджамина. «Ребята, во что вы превратили мою компанию?» — с нежной улыбкой спросила она у Блюмофа, будто ударила его под ребра, когда он посетил ее в Пикфэре. Они хотели возродить мощь «Юнайтед Артисте», используя методы, которые раньше не поощрялись правлением: финансирование независимых студий и совместное продюсирование.
Предполагалось, что Мэри испытает облегчение и благодарность. Но вместо этого она чувствовала лишь усталость и ощущение потери. «Юнайтед Артисте», предмет «ее радости, гордости и отчаяния», становилась слишком тяжелым крестом. В феврале 1956 года Мэри, по примеру Чаплина, сожгла все мосты, продав свои акции за три миллиона. «Я продала их потому, что скопилось слишком много проблем, — говорила она одному писателю. — В конце концов, Гриффит умер. И Дуглас тоже», — добавила она с болью в голосе.
«Вот и вся моя жизнь вплоть до последних дней», — писала Мэри, заканчивая «Солнечный свет и тень». Но не все так просто. Шестилетний Ронни и малышка Роксана показаны очаровательными детьми, но внимательный читатель легко обнаружит, что они уж как-то слишком малы и не взрослеют. К моменту выхода мемуаров в свет их возраст равнялся, соответственно, девятнадцати и тринадцати годам. Этот странный временной пробел объясняется тем, что к тому моменту у семейства накопилось много такого, что следовало скрывать от посторонних.
Пикфорд много пишет о Роксане. «С ней обращались как с принцессой, как с куклой, — говорил Бойд. — Думаю, что в каком-то смысле Роксане не хватало настоящей любви». Роксана произнесла свои первые слова на французском, и ее опекала служанка-француженка. Взрослые нередко забывали о ней, занятые вечеринками, гостями и алкоголем. С возрастом девочка становилась все более своенравной. «Я всегда была бунтарем, — вспоминала она о тех годах. — Не то что бы я отличалась дурным нравом, но часто проказничала и вечно что-нибудь придумывала». Она могла забраться в шкаф с платьями Мэри и играть там, или таскала еду из холодильника в неурочное время. Мэри часто заставала Роксану с холодной котлетой в полночь, но не ругала ее, так как сама приходила на кухню с той же целью. Но нередко Мэри по-настоящему сердилась. «У мамы была железная сила воли, а я временами становилась очень упрямой, — говорила Роксана. — Между нами хватало отличий, но мы всегда находили общие точки соприкосновения». Подростком Роксана поступила в лицей в Барселоне, где она жила с Гвин, которая вышла замуж за американца Бода Орнстайна. Позднее она перевелась в частную школу в Лозанне. Тогда она и почувствовала себя свободной.
Согласно документам, в возрасте шестнадцати лет Ронни находился в частной школе в штате Нью-Йорк. Однажды Мэри услышала, что он повредил спину на футболе, и немедленно прилетела к нему. Но, несмотря на такие жесты, их отношения безнадежно испортились. Ронни казался наглым, вспыльчивым. «Ему не нравилось быть сыном Мэри, — вспоминал Джон Мэнтли. — С того дня, как парень оказался в Пикфэре, он становился все грубее и угрюмее. И он не шел ни на какие компромиссы». Бойд тоже считал Ронни довольно высокомерным, но чувствовал, что за этой чертой скрывался его страх: «Думаю, что Ронни в совершенстве овладел искусством выживания. Даже в детстве он никого к себе не подпускал. Я присутствовал на всех семейных праздниках в Пикфэре, вроде Дня Благодарения, и Ронни всегда держался холодно и отчужденно». Но иногда сквозь его таинственную ауру прорывался гнев. По крайней мере, один раз он ударил мать. Бойд, который видел это, вспоминал, что они поссорились
Ронни не научился любить приемную мать, но полагал, что сможет полюбить юную Ленор, свою невесту, на которой он женился осенью 1954 года. Ему исполнилось всего восемнадцать, когда он предстал перед алтарем. Вскоре после свадьбы у него родилась дочь Джеми. По всей вероятности, жизнь с женой у Ронни не заладилась. Он изо всех сил старался обеспечивать семью, с утра до ночи работая помощником механика на авиационном заводе в Хоторне, штат Калифорния. У него по-прежнему случались приступы ярости, и соседи порой слышали крики, доносившиеся из их квартиры. Летом 1955 года Ленор родила сына Томми. Появление второго ребенка крайне подорвало семейный бюджет. Дважды Ленор собирала вещи и уходила из дома. Дважды она возвращалась, и их нелегкая семейная жизнь продолжалась.
Через некоторое время Ронни попытался покончить с собой. В конце марта 1956 года полиция обнаружила его в квартире в бессознательном состоянии и с фотографией Ленор в руке. Он отвел детей к соседям и написал жене, которая снова ушла от него и на этот раз не вернулась, прощальное письмо.
Вот содержание этого письма: «Моя дорогая, моя любимая. Мне очень трудно сделать то, что я намерен сделать, но другого выхода нет. Это не скоропалительное решение, так как я давно думал об этом. Я пытался любить тебя, дорогая, но ты не воспринимала меня. Я любил тебя с каждым днем все сильнее до тех пор, пока моя любовь не стала такой глубокой, что я уже не мог потерять ее. Я счастлив, потому что моя любовь со мной».
Ронни также заверял жену, что написал письмо Пикфорд: «Я уверен, что она даст тебе достаточно денег для новой, счастливой жизни» (Мэри никогда никому не говорила, получила ли она это письмо).
В больнице врачи промыли Ронни желудок. Фентон, лакей Мэри, привез к нему Ленор, и она нежно поговорила с ним, растрогав его до слез. Пикфорд распорядилась перевести сына из больницы в частную клинику в Санта-Монике и прибыла туда в шоковом состоянии. «Это ужасно, — сказала она. — Я отдыхала в Палм-Спрингс. Я нуждалась в этом отдыхе». — «Мадам, — ответил доктор, — ваш сын пытался покончить жизнь самоубийством, и это ему почти удалось».
После этого случая дети исчезли — из газет, из памяти друзей Пикфорд. Странно, но Дуглас Фэрбенкс как будто продолжал жить. Его бывшая жена по-прежнему восторгалась им. «Неважно, сколько людей находилось в комнате, но после его ухода она пустела», — говорила Пикфорд. Нередко она называла своего нового мужа Дугласом. Это показалось бы пустяком, если бы не повторялось раз за разом. Она называла Бадди Дугласом пьяная и трезвая, за его спиной или глядя прямо в глаза. Однажды на улице она услышала: «О, миссис Фэрбенкс!» и инстинктивно обернулась. Но окликали жену Джей Ара, вместе с которой они делали покупки на Манхэттене. В Пикфэре Мери частенько к месту и не к месту заговаривала о Фэрбенксе. В такие моменты гости боялись смотреть Роджерсу в глаза. «Она постоянно говорила о Дугласе, — вспоминал один из гостей, — словно он находился рядом». Лицо Пикфорд менялось, голос звучал по-другому. Она пылко предавалась воспоминаниям о Фэрбенксе. Канадский кинокритик Джеральд Прэтли, посетив Пикфэр, очень удивился, когда Мэри встретила его с коктейлем в руке и с восторгом заговорила о легендарном Фэрбенксе, а потом открыла шкаф и показала ему висящие в ряд костюмы актера.
Существовал также Джей Ар, ее блестящий пасынок, ставший теперь сэром Дугласом Фэрбенксом. Казалось очень уместным, что Фэрбенксу-младшему присвоили дворянский титул, ведь в свое время его отец поднялся до почти королевских высот. Джей Ар удостоился этой высокой чести за свою благотворительную работу, особенно в организации «Забота», которая поставляла продукты в послевоенную Европу. В 1948 году, когда Фэрбенксу присвоили титул, его пригласили на трехминутную аудиенцию к королю Георгу. Но они беседовали почти час, курили и пили херес. Кое-кто в Великобритании считал, что Фэрбенкс слишком любит вмешиваться в чужие дела. Некоторые американцы ошибочно считали его англичанином.