Мэрилин Монро
Шрифт:
Когда сегодня смотришь «Ниагару», все эти опасения, возмущения, демарши способны вызвать лишь улыбку и недоумение: то, чем возмущались американские «матроны», ревнительницы нравственности, сегодня просто ускользает от внимания. Критики тех лет, в частности Золотов, описывают эпизод с проходом Мэрилин с очевидным восхищением: «Именно в «Ниагаре» Хэтауэй держал в объективе актрису в ее самом долгом проходе в истории кино. Съемка со спины. Бедра Мэрилин, туго обтянутые красным атласом, господствуют надо всем в этой сцене, где она проходит по улице, вымощенной булыжником, неторопливо направляясь к железному мосту через реку Ниагару». Между тем восхищаться здесь особенно нечем. Во-первых, в походке Мэрилин на сегодняшний взгляд не видно ничего сенсационного, хотя ее специально заставили пройтись по булыжной мостовой на высоченных (десятисантиметровых) каблуках. Это было отмечено уже тогда. Защищая Мэрилин от упреков по поводу ее «развинченной» походки, один из «фоксовских» специалистов по рекламе говорил: «У нее не было права на монтаж фильма, и она не могла заставить режиссера снимать не со спины ее долгий проход перед объективом по булыжникам; предлагаю любой девушке пройти по булыжной мостовой на высоких каблуках сколь угодно малое расстояние и не покачивать при этом бедрами…» Во-вторых,
Сегодня, глядя на ее невыразительно снятые проходы, если что и отмечаешь, так это именно их невыразительность, затянутость, ибо от фильма ждешь (и, как выясняется, напрасно) все-таки не клипа, а криминальной драмы Что же до курения в постели и накрашенных губ (в начальном эпизоде), то мне, например, пришлось пересматривать фильм, дабы проверить, действительно ли столь сильно накрашены губы Мэрилин, чтобы вызвать общественный скандал, правда ли, что плечи ее так обнажены, что позволяли разыграться воображению и зрителей, и критиков? Но, оценивая сегодня нравственные бури сорокалетней давности в США, как-то не хочется снисходительно улыбаться — право, мы были ненамного лучше. Ведь это у нас и в куда более поздние времена один из руководителей кино возмущенно тыкал пальцем на экран, углядев, что у героини слегка отогнулся край юбки.
«Ниагара» оказался последним из шести фильмов Мэрилин, снятых в 1952 году [37] , и, повторяю, наиболее важным за все шесть лет ее работы в Голливуде. Именно в этом фильме в глазах миллионов зрителей Мэрилин впервые оказалась сразу и исполнительницей и героиней, и провести четкую разграничительную линию меж той и другой было совершенно невозможно. Да и не нужно. После этого фильма и стало ясно, что ее успех у зрителей, ее поистине массовая популярность зависела исключительно от целостной, принципиально неделимой гармонии внутреннего и внешнего. Современникам был важен не род ее занятий на экране, но исходящий, истекающий из нее дух, ощущение мощной индивидуальной ауры, почти физическое наслаждение ею, даже потрясение. Мы сегодня можем только догадываться об этом, но вот типичный и характернейший пример. По окончании съемок «Ниагары» Мэрилин пришлось отправиться в Атлантик-сити, город, расположенный примерно в семидесяти километрах к юго-востоку от Филадельфии, на Атлантическом побережье. Там проходила премьера предыдущего фильма с ее участием, «Обезьяньи проделки». Мэрилин следовало выступить перед публикой и произнести несколько слов о фильме, что она и сделала, не сказав, однако, ничего, кроме общих фраз. Но что же она увидела в зале? «Ряд за рядом две тысячи отвисших челюстей перед видением на сцене. Ни единого движения. Ни смешка над избитыми клише. То был массовый паралич». Добавлю — не единственный. Спустя два года она выступала перед американскими солдатами в Корее (кстати ли, нет ли, но там шла война!) и вызвала массовую истерию, граничившую с психозом. Целые батальоны выразили желание жениться на ней, проводились всевозможные «голосования». «Девушка, которая в состоянии растопить льды на Аляске» (в частях, расквартированных на Алеутских островах), «Девушка, которую больше всего хотелось бы осмотреть» (военные медики) и т. п. Такова женщина-миф, таков отныне образ-имидж Мэрилин.
37
Кроме упомянутых это «Мы не женаты», «Полный дом О. Генри» и «Обезьяньи проделки». Я не пишу о них ничего по причине их крайне низкого качества. К портрету Мэрилин они не добавляют ровным счетом ничего, а о «программерах» с ее участием уже говорено выше предостаточно.
Однако хочу заметить, что образ этот воспринимался таковым только массовым зрителем. Когда такого зрителя не было, когда Мэрилин появлялась в более или менее узком кругу, принимали ее по-другому. С этой точки зрения полезно познакомиться с портретом Мэрилин тех лет, который нарисовала в своих воспоминаниях немецкая актриса Хильдегард Кнеф: «…дитя с короткими ногами и толстым задом идет в гримерную, шаркая старыми сандалиями… узнать ее можно только по глазам. Но, гримируясь, она как бы вырастает — удлиняются ноги, тело обретает гибкость, начинает светиться лицо, словно от зажженной свечки… Теперь она — в чересчур тесном красном платье, я видела его недавно в костюмерной на «Фоксе»; хотя оно и тесное, кажется, будто его только что вытащили из бабушкиного комода. Глаза ее полузакрыты, рот полуоткрыт, руки подрагивают. Дитя уже приложилось к пуншу, и стакана оказалось многовато. Фотографы держат свои камеры наготове, их вспышки освещают ложбинку у нее на груди. Она склонилась и выпрямилась, повернулась по сторонам и улыбается — она готова позировать перед объективами. Кто-то протискивается вперед и шепчет ей что-то на ухо: «Нет-нет, — отвечает она, — пожалуйста, не надо!» Дрожащей рукой выстукивает по стакану. Наконец встает, вокруг слышатся смешки, ибо узкое платье теснит колени. Она движется к микрофону. Походка нелепа, и идет она долго. Вокруг рассматривают ее платье и ждут — а вдруг порвется, и можно будет разглядеть грудь, и живот, и бедра. Церемониймейстер хрипло выкрикивает: «Мэрилин Монро!» Она понадежнее располагается у стойки микрофона, прикрывает глаза. Следует длинная пауза, когда слышно только ее усиленное микрофоном дыхание — отрывистое, напряженное, непристойное. «Привет!» — шепчет она и начинает пробираться назад».
Конечно, эта картина увидена женщиной, а стало быть, портрет пристрастен. И все-таки он заслуживает внимания. Во-первых, прошли времена, когда ее появление в сравнительно узком кругу вызывало потрясенную тишину. Теперь она слышит (если слышит) иронические смешки. Правда, раньше она не пила, во всяком случае, столько, чтобы дрожали руки. Но такова цена «звездности». Она уже не сюрприз; от нее уже ждут выходки (отсюда — приготовившиеся фотографы) и, как правило, не без оснований. Ее аура становится масштабной и требует общих планов. На крупных планах проступают пороки. Отсюда — насмешливые улыбки в частном кругу и потрясение
Впервые этот двойственный образ женщины, одновременно и живой и выдуманной, возник в «Ниагаре». Ее Роуз и не Роуз вовсе. Как и Мэрилин, она «женщина ниоткуда». В каждый миг она реальна и фантастична, и проза и греза, и женщина и воплощение женственности, но не отвлеченной, а соответствующей вкусам и тем миллионам pin-ups и рекламных плакатов, которыми эти вкусы в ту пору воспитывались.
Звезда родилась!
С 1952 года — года «Ниагары» — началось двухлетнее ухаживание за Мэрилин одного из всеамериканских кумиров тех лет, знаменитого бейсболиста Джо Ди Маджо. Это ухаживание, как и длившийся девять месяцев их брак, стало общенациональной темой, практически затмив в глазах массового читателя газет и журналов даже войну в Корее. Однако прежде чем описывать эту почти трехлетнюю «злобу дня» сорокалетней давности, я позволю себе несколько отвлечься. Надеюсь, всем тем, кто придирчиво, словно купюры в бумажнике, пересчитывает мужей знаменитой актрисы и для кого результат, полученный после всех этих подсчетов, гораздо важнее, нежели фильмы, где снималась знаменитость, этим читателям будет, несомненно, интересно узнать, что вторым мужем Мэрилин (после Джеймса Дахерти) был все-таки не Джо Ди Маджо, как утверждают почти все биографы и наиболее авторитетные справочники, а совсем другой человек. Зовут его Роберт Слэтцер. Он не был знаменитостью, хотя, казалось бы, быть мужем Мэрилин Монро — вполне достаточная причина прославиться. Слэтцер — журналист, автор документальных фильмов, кинопродюсер (правда, по мелочи); в 1974 году опубликовал книгу под названием «Жизнь и странная смерть Мэрилин Монро». Книгу, которая создана была, прямо сказать, не для чтении, а для сведения интересующихся.
Когда размышляешь над тем, почему довольно-таки интенсивная деятельность Слэтцера фактически пропала втуне, в голову приходит мысль о врожденной неудачливости. Там, где одним людям написано на роду всегда жить и быть на авансцене, в средоточии взглядов и интересов, другие обречены незаметной тенью соскальзывать в небытие. Слэтцер, полагаю, из числа последних. И я уже хотел было последовать примеру многих биографов, попросту игнорировавших его и без того незаметную фигуру, но вдруг подумал, что в истории — нравов ли, искусства ли — люди, находившиеся в тени, играют подчас не менее значительную роль, нежели любимчики публики. В истории Мэрилин, полной, как и истории многих знаменитостей, всяческих тайн и сенсационных банальностей, Слэтцер как раз и сыграл пусть не очевидную, но достаточно важную роль, и если я сейчас привлекаю к его скромной особе внимание читателя, то делаю это по двум причинам. Во-первых, для нравов Киногорода (не обязательно Голливуда) показательны обстоятельства этого, скажем, полубрака; во-вторых, это замужество отразило основную — ее можно даже назвать единственно серьезной — проблему жизни Мэрилин. Одиночество.
Передо мной фотопортрет Роберта Слэтцера. Точнее даже, двойной портрет. Родился Слэтцер чуть ли не в тот же год, что и Мэрилин, или даже на год позже, так что к 1986 году, когда сделана фотография, ему было лет шестьдесят. Плотный седовласый человек полувопросительно, даже с тревогой, смотрит на фотографа (чуть вбок от линии объектива) и прижимает к груди большую (в рамке) фотографию, где они с Мэрилин молоды и счастливы. То изображение сделано в 1952 году. На фото 1986 года он, на мой взгляд, гораздо привлекательнее, чем в молодости (случай нередкий), а тогда, тридцать четыре года назад, он наверняка казался увальнем с полным, даже мясистым лицом и мощными плечами, напоминая какого-нибудь громилу из романов Чэндлера или Чейза. Понятно, не красавец. (Строго говоря, ни один из полноправных мужей Богини в красавцы не годился — ни Джеймс Дахерти, ни Джо Ди Маджо, ни Артур Миллер). Человек с улицы. Лицо в толпе. А Мэрилин даже на бытовой фотографии (фактически любительской), как всегда, блестяще демонстрирует искусство гармонии, доступное лишь Богине нового времени. Что же свело их вместе — человека с улицы и Богиню? «Это было нечто вроде шутки, — признавался позднее Слэтцер. — Мы поженились за пять дней в Мехико в августе 1952 года. Брачную ночь провели в пляжной гостинице «Розарита». Нашего свидетеля звали Ноубл Чиссел. А по возвращении мы это брачное свидетельство спокойненько порвали — замужество не входило в ее планы. Мэрилин не искала идеального мужа. Карьера ее только начиналась, и ее не интересовал ни дом за белым забором, ни дети, затеявшие возню на заднем дворе».
Не знаю как кому, но мне, в отличие от многих биографов Мэрилин, Слэтцер симпатичен. Своей основательностью, серьезностью и — главное — ответственностью (именно ответственностью) за судьбу Мэрилин. Забегу на миг вперед: в последний год жизни, преданная многими своими высокопоставленными ухажерами, она обратилась за советом именно к нему, Бобу Слэтцеру, который остался преданным ей на всю жизнь. Преданным, а не предавшим. Как ни странно, может быть, именно поэтому и рассказ его доверия не вызывает. В первую очередь его веселый тон. Слэтцер был предан Мэрилин и не хотел знакомить посторонних с, в общем-то, унизительным эпизодом ее жизни. Унизительным, но и характерным для той сферы деятельности, где вложенные деньги диктуют способ жизни. Меня не смущает свидетель — фамилия наверняка подлинна. Я даже готов игнорировать мотивы (более чем сомнительные), которыми Слэтцер объясняет, почему было уничтожено брачное свидетельство. Но вот — для начала — чисто внешнее противоречие: каким образом пляжная (береговая) гостиница («Розарита Бич Хотэл») оказалась в… Мехико, который, как известно, расположен вовсе не на берегу океана?
Далее — «пять дней в Мехико в августе 1952 года». В шести фильмах снялась Мэрилин в этот год; не успели завершиться съемки одного фильма — надо было отправляться рекламировать предыдущий и готовиться к съемках следующего. При тех поистине рабских условиях длительного контракта, обычного в те годы на голливудских студиях, как могла Мэрилин, с огромным трудом добившаяся такого контракта, вдруг уехать неведомо куда почти на неделю? Смущает меня и это веселое «мы», которые «спокойненько» порвали брачное свидетельство. Допускаю (хотя и с трудом), что Мэрилин могла сделать это «спокойненько», но — Слэтцер, любивший ее всю жизнь? И так же спокойненько рассказывающий об этом частному детективу в 1972 году? В это я не верю. И, как выяснилось, не напрасно.