Мерило истины
Шрифт:
Дар речи вернулся к Бурыбе, когда его, закованного уже в наручники, «бобик» повез куда-то в пугающую неизвестность.
— Что происходит-то?! — закричал он, рванувшись вправо-влево. — Что я сделал?! Я ни в чем не виноват!
Сидящие по обе стороны от него полицейские (тетку пересадили вперед) промолчали. Бурыба снова протестующе завопил, но добился только того, что ему чувствительно саданули локтем в бок и настоятельно рекомендовали не трепыхаться.
— В отдел приедем, там и поговоришь, — сказал ему полицейский справа. — Раз не виноват, то почему паникуешь?
— Разберемся, — снова пообещал полицейский слева.
«Разбирательство» началось минут через десять. Капитан, высокий, безразлично-вежливый мужчина с густыми усами и в очках, очень похожий на учителя истории из Колькиной школы, задавал пристегнутому наручниками к батарее Бурыбе короткие вопросы: «Имя?.. Фамилия?.. Адрес?..» — и умело щелкал по клавиатуре. В самом начале разговора он послал наряд в квартиру, где Колька с компанией друзей отмечал Новый год. Наряд вернулся быстро.
— Бухие
— Я всю ночь!.. — начал было снова кричать Колька, но тут на столе зазвонил телефон, и под строгим взглядом опера Бурыба замолчал.
— Да, — заговорил в трубку капитан, — да, по горячим следам… Алиби нет, потерпевшая опознала… Похищенное, правда, не обнаружено — успел скинуть. Пока в отказ идет… Оформляем уже…
Этот деловой доклад по телефону, этот бесстрастный голос, которым говорил капитан, подействовал на Бурыбу как неожиданный и сильный удар по голове. Он уставился на опера, разинув рот.
— Чего остолбенел? — осведомился у Кольки сотрудник ППС, не торопившийся покинуть кабинет. — Сейчас протокол подпишешь, пойдем в подвал. Ночевать. Спать, небось, хочешь?
Полицейский смотрел на Бурыбу спокойно, без злости, даже наоборот — как-то по-приятельски, что ли…
— Кирнул с дружками, — продолжал он, — не хватило. Бывает. Вот и бомбанул дамочку, сумку подрезал у нее. Так было же? Куда бабки-то остальные дел, а, босота? Она показала, что у нее около двух штук было. А телефон ее где? Неужто уже толканул? Ну, ты и метеор…
— Я никого не бомбил… — сухим горлом вышептал Бурыба.
— Николай Александрович, — позвал его опер. — Советую во всем чистосердечно признаться. И нам легче будет, и вам прямая выгода.
— Да в чем признаваться-то?.. — воскликнул Колька.
И снова осекся. Опер, не слушая его более, быстро трещал кнопками клавиатуры. А пэпээсник удобно расположился на подоконнике, закурил сигарету и повел неспешную беседу:
— Гляди, босота, — дружелюбно говорил он, — тетка тебя опознала? Опознала. Алиби у тебя есть? Нет. Что получается? Получается очень нехорошая для тебя ситуация. Ну, бывает такое в жизни: случается с тобой беда. Со всяким бывает. Вот и с тобой сейчас… А я тебе по-простому говорю: если уж попал, то не вертухайся бестолково, а стремись с наименьшими потерями из беды выбраться. Тебе предлагают чистуху написать — ты напиши. На суде по-любому снисхождение выйдет. И к тому же… ты ведь раньше не привлекался по уголовке? Ну, вот. Сто процентов, условное получишь. А что тебе эта условна? Погасят рано или поздно… Куришь? Хочешь сигаретку?..
Капитан закончил печатать. Тихонько зажужжал принтер, выпуская исчерненный частыми строчками листок. Шевеля уставшими пальцами, капитан негромко замурлыкал себе что-то под нос.
И тогда в Кольку Бурыбу полился ледяной ужас. Он прямо физически чувствовал, как холодеет в груди, как тяжелый этот холод медленно, но неотвратимо распространяется по телу, как начинают покалывать, будто от мороза, щеки и кончики пальцев рук и ног. Он как-то вдруг сразу осознал: эти серьезные, взрослые и неглупые люди прекрасно понимают, что он, Колька Бурыба, ни в чем не виноват. Но целенаправленно ведут дело так, чтобы его, невиновного, оформить. За что они так с ним? Что он им сделал? И ведь не похожи они ни капельки на подлецов и негодяев. Особенно, очкастый капитан — такой солидный, спокойный… тускло поблескивает обручальное кольцо на худом пальце с аккуратно подстриженным ногтем… Как и все, он приходит домой, привычно целует жену, гладит детей по головкам, потом, сидя перед телевизором, авторитетно излагает свое мнение по поводу текущей внутренней и внешней политики государства… А пэпээсник, вообще, кажется, парень вполне добродушный. Молодой, лет на пять, может быть, постарше Кольки. Наверное, сам не дурак пива выпить и покуролесить на улице. Глядит сейчас весело, даже подмигивает: мол, ничего страшного, все перемелется… Вот самое главное, что понял Бурыба: никакой личной неприязни к нему эти люди не испытывают, потому что он, перепуганный пацаненок, сейчас для них даже не человек. Так, расходный материал, галочка в отчете. Безусловно, столкнувшись с ним в любой другой, неслужебной обстановке, они бы и отнеслись к нему по-другому. Но сейчас они выполняют свои обязанности. Подобно всем профессионалам, по давно отлаженной системе, нацеленной на наибольшую эффективность, стремясь к заданному результату — представить отчет об успешно раскрытом деле…
Капитан положил перед Колькой листок бумаги из принтера.
— Подписывайте, — сказал он таким голосом, будто нисколько не сомневался, что Колька сейчас же возьмет и подпишет.
Бурыба молча замотал головой.
Следующие трое суток он провел в подвальной камере отдела. В конце концов его отпустили, так и не вытащив из него признания и ничего не сумев доказать. Дома уже он узнал главную причину счастливого своего избавления: отец поспешил взять под это дело крупный кредит (чтобы погасить который семье понадобилось продать гараж). Дома Кольку встретили исхудавшего, осунувшегося, потерянного. Но отец, сам оттрубивший в юности семерик
Колька ответил, что понял. Тогда он и на самом деле сердцем внял несложной отцовской истине: какова бы ни была существующая система, ни в коем случае нельзя пытаться вырваться из нее. Это всегда станет дороже. Необходимо следовать правилам этой системы, чтобы обрести право на нормальную, как у всех, жизнь…
Казарма негромко гудела — почти никто не спал, рядовой состав, кто во что горазд, обсуждал сегодняшнее происшествие. Младший сержант Бурыба в очередной раз перевернулся с одного бока на другой. Никак не шел к нему сон. Под закрытыми веками крутились, мешаясь друг с другом, царапая сознание, обломки воспоминаний: и старых, и совсем недавних. Вот его, зеленого новобранца, «старшие товарищи» учат жизни, сажают, не за какую-то провинность, а в профилактических целях на «невидимую табуретку» — заставляют с прямой спиной присесть как можно ниже и держаться в этом положении; он держится, изнывая от чугунной кровяной боли в коленях, уговаривая себя: «Здесь так принято, надо перетерпеть, ничего, будет и на моей улице праздник, как придет время…» Вот ему снова семнадцать лет, он в подвальной камере тихо умирает от ужаса безысходности… Вот он, мимо проходя, отвешивает рядовому Евгению Сомику чувствительный пендель, просто так, без злобы и без удовольствия, потому что «так надо», чтоб не забывал, салага, куда попал… Вот прохаживается вдоль строя только что прибывших в часть новобранцев, в числе которых находится и Коля Бурыба, старшина Нефедов, важно вещающий: «Всем к завтрашнему дню сдать деньги на новый линолеум. Кто сколько может! Дело добровольное, но не жидитесь, вам ведь тут жить, а у части денег нет… А тех, кто больше других сдал, я, парни, не забуду. И тех, кто не сдал, отмечу особо…» И Коле Бурыбе, как и остальным новобранцам, конечно, все понятно про этот линолеум; они перемигиваются, ухмыляются, да и сам старшина в конце своего выступления не удерживается от хитрой улыбки…
И режущим рефреном врывается в эти обрывки звонкий от презрения и ярости голос Гуманоида: «Вы подобны воронам… Только и можете галдеть и вырывать друг у друга куски…»
И отчаянно скрипит сокрушаемый металл, и вспучивается и разлетается комьями потревоженная земля…
Бурыба в очередной раз поежился, когда перед ним снова вспыхнуло невероятное сегодняшнее происшествие. И опять застучала в его голове речь Гуманоида, для которой акт уничтожения старой спортплощадки послужил этаким гигантским пылающим восклицательным знаком. И опять появилось это странное чувство, которое (что нетрудно было заметить) коснулось и Кинжагалиева, и Кисы, и Мазура… и еще многих парней-сослуживцев сержанта Бурыбы. Чувство, что все происходящее вокруг, такое обыденно-привычное и понятное, на самом-то деле ненормально и неправильно… Что окружающая действительность может быть и даже… должна быть совсем другой… И уж это личное дело каждого, как поступать дальше. Дать волю этому чувству прочнее обнять душу. Или постараться его забыть.
«Да к черчу это! — разозлился на самого себя Бурыба. — Нормально-ненормально… Какая разница? Живем же, и ладно! На каждый пенек не вспрыгнешь, каждую дырку не заткнешь…»
Однако уснуть у него все равно не получилось.
По пути от каптерки к казарме рядовой Саня Гусев принялся насвистывать. Разговор с товарищами по призыву победоносного его настроения не испортил. «Не свисти — денег не будет», — вспомнил он старинную присказку и усмехнулся сам себе.
«Это если клювом щелкать, денег не будет, — мысленно обратился он к недавним своим собеседникам. — А свист тут совершенно ни при чем. Прижухли, авторитетные чувачки? Ну ладно, нравится вам без бабла сидеть, сидите. А Саня Гусев — парень фартовый, он все равно свое возьмет. С Командором уговор был? Был. Вот пусть и башляет, если подписался. Бородуля, правда, перекрылся невовремя, забздел от всего происходящего, Арбатову коньячка отнес, типа заболел… Но мы и без Бородули обойдемся. Главное — уговор-то в силе, его никто не отменял…»