Мерлин
Шрифт:
Снег таял там, куда падали мои слезы.
«Прощай, Хафган, друг мой, да будет легким твой путь. Великий Свет, упокой его душу и покрой ее Своей любящей добротой. Он честно служил Тебе тем светом, который нес в себе».
Я встал и стряхнул снег с одежды.
— Он мне не рассказывал, — промолвил Давид, — но я понял, что у вас что-то случилось по дороге в Гвинедд и это его огорчило.
Да, еще бы ему было не огорчиться!
— Он надеялся привести к Истине Ученое Братство, но они отказались. Как архидруид, он, полагаю, увидел в этом
— Я предполагал что-то в таком роде. Когда он вернулся, мы много с ним говорили... — Давид тихо рассмеялся... — о самых темных богословских вопросах. Он хотел знать все про Божию милость.
— Судя по тому, что он лежит в освященной земле, ответ все-таки сыскался.
— Он сказал, чтобы его похоронили здесь, не потому, мол, что в церковной земле костям будет покойнее, но в качестве знака, дабы все видели его верность Господу Иисусу. Я думал, он захочет лежать в Каеркеме, среди соплеменников, но он был непреклонен. «Слушай-ка, брат-священник, — сказал он, — дело не в земле: глина есть глина, и камень есть камень. Просто я хочу, чтобы те, кто будет меня искать, нашли меня здесь». И мы исполнили его волю.
Это было очень похоже на Хафгана. Я легко мог представить, как он произносит эти слова. Значит, он не умер в Гвинедде, как собирался. Может быть, после стычки с друидами он изменил решение.
— Как он умер?
Давид недоуменно развел руками.
— Его смерть — загадка для меня, да и для всех остальных. Он был здоров и весел — я видел его у Мелвиса, мы поговорили и выпили. На следующий день он скончался, говорят, во сне. Он пел у Мелвиса после ужина, потом сказал, что утомился, и ушел в свою комнату. На следующее утро его нашли в постели уже остывшим.
— Он умер с песней на устах, — прошептал я.
— Да, кстати! — воскликнул Давид. — Он кое-что для тебя оставил. Я на радостях чуть не позабыл. Идем.
Мы вернулись к церкви, при которой у Давида была своя комнатка. Тростниковая лежанка, застеленная овчиной, стол и табурет у очага, плошка и котелок — вот и все его пожитки. В углу у лежанки стояло что-то, завернутое в ткань. Я сразу понял, что это.
— Хафганова арфа, — сказал Давид, поднимая и протягивая ее мне. — Он просил сберечь ее до твоего возвращения.
Я взял такой любимый инструмент и с благоговением развернул. Дерево тускло блеснуло в слабом свете, струны легонько загудели. Хафганова арфа... сокровище. Сколько раз на моей памяти он касался ее перстами! Сколько раз я сам играл на ней, покуда учился! Это едва ли не первое, что я о нем помню: длинная закутанная фигура у очага, склоненная над арфой, из которой льется в ночь живая и волшебная музыка. Или еще: он стоит в королевском чертоге, смело ударяет по струнам и поет о великих деяниях и великих ошибках, славе, надеждах и муках витязей нашего народа.
— Он знал, что я вернусь?
— Ни минуты не сомневался. Сказал:
«Спасибо, Хафган. Ты бы удивился, узнав, когда и где я играл на твоей арфе».
Мы вернулись на виллу как раз к обеду. Мама и Гвендолау увлеченно беседовали, не видя и не слыша ничего вокруг. Мелвис и Барам ели в обществе двух подвластных Мелвису вождей из северной части страны.
— Садитесь с нами, — позвал Мелвис. — Есть новости из Гвинедда.
Один из вождей, смуглолицый, с короткими черными волосами и бронзовой гривной на шее (его звали Тегур) сказал:
— Мои родичи с севера сообщили, что некоего Кунедду поставили королем в Диганви.
Барам подался вперед, но ничего не сказал.
— То есть как поставили? — не понял я.
— Император Максим отдал ему эти земли, — прямо отвечал Тегур. — Вроде бы как для защиты. Прямо так и отдал в вечное владение ему и его племени.
— Большая щедрость со стороны нашего императора, — заметил Мелвис.
— Щедрость и глупость. — Тегур сильно тряхнул головой, показывая, что думает об этом решении.
— Земля пустовала, и это плохо. Кто-то должен на ней жить — хотя бы для того, чтобы сдерживать ирландцев, — указал я.
— Кунедда сам ирландец! — взорвался Тегур. Второй вождь плюнул и вполголоса ругнулся. — И теперь он у нас под боком!
— Не может быть, — проговорил Барам. — Если так, это плохо.
В скупой речи Барама звучала непреложная уверенность.
— Вы его знаете? — спросил Мелвис.
— Знаем.
— И знаете о нем что-то дурное?
Барам мрачно кивнул, но ничего не сказал.
— Говори, — потребовал Тегур. — Сейчас не время держать язык за зубами.
— Мы слышали, у него три жены и выводок сыновей.
— Верно сказано, выводок! — зло рассмеялся Барам. — Змеиный выводок, так будет еще точнее. Кунедда пришел на север много лет назад и захватил там земли. С тех пор от него одни неприятности. Да, мы его знаем и не питаем любви ни к нему, ни к его сынкам.
— Так для чего же Максим поселил его среди нас? Почему не кого-то из наших? — удивился Мелвис. — Того же Эльфина ап Гвиддно. — Он указал на меня. — Прежде это были их земли.
— Мой дедушка сказал бы тебе спасибо, — отвечал я, — но он не вернется в Диганви. Слишком много страданий приняли там наши люди. Когда-то, когда я был еще маленьким, Максим предложил ему вернуться и получил отказ.
— Это не повод сажать там пса-Кунедду, — фыркнул Тегур.
— Ирландец лучше защитит от других ирландцев, — задумчиво произнес Мелвис.
— Вам придется за ним приглядывать, — сказал Барам. — Он уже старик — у его старших сыновей свои сыновья. Однако он хитер, как старый кабан, и так же опасен. Сыновья его ничуть не лучше. Их восемь, и они крепко держатся что за меч, что за мошну. Одно скажу — свое добро они берегут. Коли получили землю, будут защищать ее до последнего.