Мерлин
Шрифт:
Сперва я подумал, что сидящий в кресле у окна мертв — может быть, умер только что, сегодня, час назад. Однако, когда я переступил порог, он повернул голову, и стало ясно, что он спал. Судя по виду, он проспал не один год.
Его белые, тонкие, как паутина, волосы висели клоками, иссохшие руки были сложены на груди, и я видел желтые, непомерно отросшие ногти. Лицо казалось лицом покойника — серое, в коричневых пятнах, лысину как будто проела моль. Запавшие, с красными веками глаза слезились.
С этим жалким обликом никак не вязалось его одеяние —
Он ничуть не удивился, и я видел, что это не притворство.
— Итак, — произнес он несколько мгновений спустя.
Пеллеас потянул меня за рукав.
— Я – Мерлин.
(Я нарочно назвался тем именем, под которым меня знали родичи моей матери.)
Он не подал виду, что оно ему знакомо, просто спросил:
— Зачем ты здесь?
— Я искал тебя.
— Ты нашел. — Он положил руки на колени. Они мелко подрагивали.
Да, я нашел его и теперь не знал, о чем говорить.
— Что дальше, Мерлин? — спросил он, чуть помолчав. Глаза он не поднял. — Убьешь меня?
— За что? Я не желаю тебе зла.
— А что? — выговорил несчастный. — Смерть — единственное, что мне осталось, и я ее заслужил.
— Не мое дело — отнимать у тебя жизнь, — сказал я.
— Конечно, конечно. Ты веришь в любовь, так ведь? Веришь в добро — в этого вашего нелепого Иисуса? — (Насмешка ранила больно, на миг мне показалась и впрямь нелепой моя вера.) — Ну?
— Да, верю.
— Тогда убей меня! — выкрикнул он, резко поворачиваясь ко мне. На губах его блестела слюна. — Убей прямо сейчас. Это и будет доброта.
— Может быть, — отвечал я, — но я не стану отнимать у тебя жизнь.
Он взглянул на меня мертвыми глазами.
— Как же нет, если я виновен в смерти твоего отца. — От его улыбки мне стало нехорошо. — Да, я убил Талиесина. Я, Аннуби, убил его.
Даже в тот миг, когда он произносил эти чудовищные слова, я ему не поверил. Да, он сгорал от ненависти, но не ко мне и не к моему отцу. Если б он мог убить, думаю, он скорее убил бы себя. Но он не мог, и это тоже его терзало. И все же он знал... да, он знал, кто убил Талиесина.
— Так ты Аннуби?
Я слышал о нем — не от матери, а от Аваллаха. В рассказах о погибшей Атлантиде фигурировал и царский провидец. С его слов я мог представить что угодно, только не эти живые мощи.
— Что тебе здесь нужно?
— Ничего.
— Тогда зачем ты пришел?
Я беспомощно поднял ладонь.
— Пришел... чтобы узнать...
— Уходи отсюда, мальчик, — сказал Аннуби, отводя от меня потухший взор. — Если она тебя здесь застанет... — Он вздохнул и добавил шепотом: — ...но поздно... поздно.
— Кто? — спросил я. — Ты сказал «она». О ком ты?
— Уходи. Я ничего тебе не говорил.
— Кто не должен меня застать?
Я заметил, как на лице его промелькнуло какое-то чувство. Это была не злоба и не отчаяние, но что именно, я не понял.
— Надо ли спрашивать? Кто,
Я ничего не ответил, и он снова поднял глаза.
— Это имя ничего тебе не говорит?
— А должно?
— Мудрый Мерлин... Прозорливый Мерлин... Сокол Познания. Ха! Ты даже не знаешь, кто твои враги.
— Моргана — мой враг?
Рот его свела судорога.
— Моргана — враг всякого человека, мальчик. Верховная богиня Ночи, она — алчность и ненависть. От ее прикосновения кровь застывает в жилах, от ее взгляда сердце останавливается в груди. Смерть ей отрада... единственная отрада.
— Где она? — чуть слышно прошептал я.
Он только мотнул головой.
— Если б я знал, ужели сидел бы здесь?
Пеллеас снова потянул меня за руку. Солнце садилось. Внезапно мне стало совсем жутко и захотелось поскорее уйти. Однако, может быть, что-то можно сделать?
— Да, иди, — хрипло проговорил Аннуби, словно читая мои мысли. — И не возвращайся, не то можешь встретить Моргану.
— Тебе что-нибудь нужно? — Он был так жалок в своем несчастье, что я не мог не спросить.
— Белин обо мне заботится.
Я кивнул и повернулся к лестнице. Мне пришлось бежать бегом, чтобы поспеть за Пеллеасом, который так мчался по ступеням, словно Моргана дышала ему в спину. Входную дверь мы оставили открытой, и юноша стремглав вылетел во двор.
Я не отставал, но, прежде чем уйти совсем, преклонил колени на пороге и прочел молитву о спасении от злых сил. Потом собрал с дорожки пригоршню белых камешков и выложил перед дверью крест. В предостережение. Пусть Моргана знает, с кем решила сразиться.
На следующий день наш отряд выехал в путь, но ощущение разлитой в воздухе обреченности преследовало меня еще долго. Безрадостный пейзаж только ухудшал и без того гадкое настроение. Гвендолау и Барам тоже ощущали что-то недоброе, но не так остро. Поначалу Гвендолау пытался, по обыкновению, балагурить, потом смолк и погрузился в мрачное молчание.
Тягость на душе сохранялась до тех пор, пока над болотами не возникла вершина Тора. При виде Стеклянного Острова сердца наши радостно забились. Мама встречала меня у ворот сначала я удивился, потом понял, что она догадалась про Моргану и Аннуби.
— Они пропали в ту ночь, когда погиб твой отец, — сказала она тихо. Было уже поздно, мы сидели в уголке у очага. Все остальные разошлись спать. — Я так и не знала, куда они делись.
— Но ты догадалась.
— Ллионесс? Да, могло быть и так. — Она повела ладонью. — Мне следовало тебе сказать.
Я молчал.
— Знаю, надо было все открыть тебе давным-давно... но я все не могла собраться с силами, а потом ты пропал. И вот... — Она повторила тот же странный жест, словно загораживалась ладонью от невидимого противника. В следующий миг она овладела собой, выпрямилась и расправила плечи. — Да, ты должен знать правду. После того, как в страшной резне убили мою мать... — Голос ее сорвался. — Прости, Мерлин, я не знала, что так больно будет произнести эти слова.