Мерлин
Шрифт:
Что ты сказала? Да, здесь заключено больше, чем кажется на первый взгляд. Как же ты проницательна, о мудрая волчица! Конечно, глаз или ухо различают далеко не все. Внутри сказания заключена тайна.
Имеющий уши да слышит!
Глава 3
Вороны каркают на меня с древесных вершин.
Они не ведают уважения к сану, они кричат: «Почто не умираешь, сын праха? Почто лишаешь нас нашей пищи?»
Я — король! Как вы смеете меня оскорблять!
Слушай,
Да, я страдаю. Тонкая струйка воды, сочащаяся из камня, — моя жизнь, моя кровь. Слушай, как воет ветер среди камней. Слушай, как он стенает. То тихо и жалобно, то словно хочет вырвать основание мира, то словно вздыхает или шепеляво напевает, как беззубая карга.
Я брожу без цели и смысла, будто бесцельной ходьбой стремлюсь искупить грехи, о которых страшатся сказать уста, будто бессмысленно переставляя ноги, могу обрести избавление. Ах! Нет мне избавления!
О смерть, забравшая остальных, почему ты не забрала и меня?
Я кричу. Я бешусь. Я кричу в океане тьмы, и слова мои падают в бездну молчания. Ответа нет. Такова тишина могилы.
Такова беспросветная тишина отчаяния, черного и вечного.
Я был королем. Я и сейчас король. Камень, на котором сижу, — вот все мое королевство, все, что от него осталось. Некогда мне принадлежали другие земли. На богатом юге воздвиг я свой трон, и Диведд благоденствовал. Мы с Мелвисом правили вдвоем, как повелось издревле у гордых кимров.
Мир вокруг все чернее, древние обычаи не в чести, они позабыты. В древних обычаях — опора и некое утешение. Но нет мира.
Слушай же, если хочешь, моя волчица, историю одного человека.
В честь победы устроили пир. О, как сиял мой меч! Да, он был и вправду прекрасен. Может быть, я слишком его любил. Может быть, я чересчур на многое замахнулся. Однако скажи мне, Господи Иисусе, кто замахивался на большее?
Мы бросили трупы ирландцев в их же ладьи, подпалили и оттолкнули от берега. Шел отлив. Алое пламя плясало над водой, черный дым уходил в небеса, сердца наши радостно бились. Маридун был спасен, лишь несколько домов успели сгореть, да еще несколько остались без крыш. Десять человек погибли, из них шесть воинов.
Однако мы выстояли, а по весне начали прибывать и первые дружинники. В тот год их приехало восемьдесят человек. На следующий — шестьдесят. Деметы и силуры — два этих клана в Диведде рождали отважных воинов.
Великий Свет, я вижу их и сейчас: верхом на крепких пони, с кожаными щитами через плечо, наконечники копий блестят, клетчатые плащи развеваются за спиной, гривны и браслеты сверкают, волосы заплетены и подвязаны на манер конских хвостов или свободно рассыпаны по плечам, глаза темны и суровы, словно кимрский сланец, лица решительны. Вести таких людей за собой — радость.
Мы вместе объезжали заставы по границам нашей страны. Мы воздвигли бревенчатые платформы на прибрежных холмах, чтобы в случае нападения зажигать сигнальный огонь. С первого же лета дозорные стояли
То было доброе время для Маридуна. Погода расстаралась — дни были ясные и солнечные, вечером дождь смачивал подсохшую землю. Все зеленело, наливались плоды. Несмотря на частые набеги, стада приумножались, люди были сыты и довольны.
В первую же осень моего правления, как только все устоялось, я открыто поведал матери и Мелвису о своей любви к Ганиеде. Решено было тут же послать гонца к Кустеннину, известить его о моих намерениях. Мы выбрали шесть дружинников и отправили их в Годдеу с дарами и письмами королю и моей невесте. Я поехал бы сам, но обычай требовал иного, к тому же я был нужен в Маридуне.
Гонцы выехали ядреным осенним деньком, сразу после Самайна. Летнее тепло кончилось, но дни еще стояли погожие, и первый багрянец едва коснулся зелени. Я стоял на дороге, провожая уезжавших взглядом, и думал, что лишь зима, несколько серых, промозглых месяцев, немного сумрака и мороза отделяют меня от моего светоча Ганиеды.
Лишь зима. А потом я сам отправлюсь за своей суженой.
Все вышло примерно так, как я себе представлял.
Всю зиму я не находил себе места, часто охотился или просто смотрел на переменчивые небеса, с которых сыпал то дождь, то снег. Возился с гончими Мелвиса, купался в теплой бане, играл с Харитой в шахматы и чаще проигрывал, выносил арфу и пел в зале по вечерам, а больше всего бродил по вилле, как бесприютная тень, ожидая, когда дни станут длиннее и проклюнутся зеленые почки.
— Успокойся, Мерлин, ты весь подобрался, как кошка перед прыжком, — сказала мне Харита. Была середина зимы, мы недавно справили Рождество, а сейчас сидели за шахматами. Харита играла каждый вечер со мной или Мелвисом. — Ты не в силах ускорить течение дней.
— Прекрасно знаю, — отвечал я. — Был бы в силах, давно бы наступила весна.
— Ты так торопишься, милый. — Она взглянула на меня поверх доски, и я уловил в ее голосе печальную нотку.
— О чем ты, мама?
Она улыбнулась и сделала ход.
— Годы и сами пролетят. Так ли давно Талиесин вошел с арфой в дом моего отца? — Она коснулась ладонью моей щеки. — Ты очень похож на него, Мерлин. Твой отец гордился бы таким сыном. — Она опустила руку, подвинула фигуру кончиком пальца и вздохнула. — Мой труд почти завершен.
— Твой труд? — Я переставил фигуру, не замечая, какую и куда.
Харита сделала ответный ход.
— С этой поры о тебе будет печься Ганиеда, Соколик.
— Ты говоришь так, как будто я переезжаю за море, а не в другие покои через двор от твоих.
— Для меня это будет, словно ты переедешь на край света, — серьезно сказала она. — Со дня свадьбы вы с Ганиедой станете одно. Ты отдашь себя целиком, она — себя. Вы вдвоем станете целым миром — так и должно быть. Мне там места не будет.