"Мерседес" на тротуаре
Шрифт:
Телефон снова дергается. Срываю трубку, прикладываю ее к уху. Тишина. Мы интимно молчим, стараясь без слов понять: о чем молчат по ту сторону холодной змейки медных проводов. Мой партнер по молчанию не выдерживает первым.
— Все равно сдохнешь. — Говорит хриплый баритон. С удовольствием замечаю, что в его голосе уже нет прежнего пафоса и нахрапистости. То ли мое молчание сбило его боевой настрой, то ли до сих пор не разрешен вопрос взаимосвязи козла, трупа и меня, то ли слишком много энергии потрачено на вытаскивание Тойоты из погреба, а себя из Тойоты. Только концовка предсказания звучит совсем вяло:
— Капец
— Когда-нибудь — обязательно. — Соглашаюсь я. В ухо назойливо лезут короткие гудки. Противник начал колебаться. И это замечательно. Если человек изрекает абсолютную истину с такой неуверенностью, значит, этот человек не столь опасен, как казажется.
Не успеваю отойти от телефона, как раздается очередной звонок. Снова беру трубку. Надоела мне эта бесконечная телефонная болтовня. Сколько можно? Не дают человеку одеться после ванны.
— Успокойтесь, я уже умер.
— А как же статья? — Альберт Валентинович поражен мой скоропостижной смертью. — Завтра последний срок. Из «Сервис Центра» сегодня звонили весь день. Мы тебя искали. Нельзя же подводить…
— Извини Альберт Валентинович, не узнал. Я не для издательств умер. Здесь объявилась группа некрофилов. Очень ждут мой кончины. Не хотел их разочаровывать.
— А меня?
— И тебя тоже. Завтра обязательно с «Сервис Центром» созвонюсь и встречусь. После обеда материал будет в редакции.
— Я на тебя надеюсь. — Это у Валентиныча самая жесткая мера воздействия. Почти шантаж.
— Когда я подводил? — Вместо бодрого «никогда», главный задумывается. Наверное, пытается вспомнить конкретную дату. Я решаю, что не стоит напрягать хорошего, занятого человека после окончания рабочего дня, и завершаю разговор дипломатичным:
— До завтра.
Пора и одеться. Нельзя же весь вечер ходить в тоге, изображая из себя Цезаря. Так можно войти в роль и закончишь жизнь в смирительной рубашке под присмотром санитаров с добрыми глазами и сильными руками. Не самый лучший вариант карьеры для неплохого, в общем, журналиста. Но до костюма тройки и галстука с бабочкой мне добраться не удается. Снова тишину квартиры разрывает звонок. На сей раз в дверь. Вот он и пришел, обещанный «капец». Куда сибирская братва так торопится? Неужели нельзя было отложить все до завтра. Или, хотя бы дать человеку возможность одеть штаны?
Забегаю на кухню, вооружаюсь топориком для разделки мяса. Живым я им не дамся. Хоть одного врага, да напугаю. Большего мне добиться вряд ли удастся. С топориком против пистолетов да автоматов не повоюешь. А убивать безоружными не приходят.
Брыська, видно, тоже приготовился к обороне. Спрятался у порога за вешалкой. Сжал свое тело-пружину для последнего смертельного прыжка. Молодец кот. Понимает: вдвоем воевать все же веселее, а из засады нападать — сподручнее. — Кто там? — затаив дыхание, вслушиваюсь в шумы на лестничной клетке. Вместо ответа следует новый звонок. Вообще, воспитанные люди так не поступают. Подобное обращение допускают только почтальоны, энергонадзор и налоговая полиция.
Медленно открываю оба замка, резко распахиваю дверь и отскакиваю в сторону.
— Что, белая горячка? — Сочувственно спрашивает Лида Серова. И я ее не осуждаю: что еще можно подумать об абсолютно голом мужике с топором в руках?
— Да. Горячка. Только не у меня, а у кота. — Брыська волочет свой трофей в комнату, попутно норовя укусить полотенце побольнее. Такой подлости я ему никогда не прощу. Прикрываю топором, срамное место. — Извини, что так вышло…
— Ты, пожалуйста, поосторожнее с колющими и режущими предметами. А то отрежешь ненароком, что-нибудь нужное. — Вдруг начинает переживать Лида. Она последние пол года периодически появляется в моей квартире. Обычно приходит часов в восемь. Писать диплом. Лида домучивает второе высшее образование. Была инженером, а мечтала стать психологом. Теперь осуществляет мечту. Мой компьютер используется в качестве орудия производства дипломной работы. Она приходит, скромно потупив глаза, страшно смущаясь, что не предупредила заранее, жалуется на чрезвычайные обстоятельства. Я киваю, я сочувствую. И поражаюсь только одному: почему процесс работы над дипломом всегда заканчивается в постели? Может быть, это что-то из специфики психологии как отрасли знаний?
— Не подозревала в тебе садо-мазохистских наклонностей. — гостья разглядывает желто-зеленые переливы на моем лице. — Предупредил бы, Андрюша, я бы прихватила плетку и наручники. — «И домкрат» — мысленно добавляю я. Лида — девица примечательная. Обучаясь психологии, она заразилась автоманией в самой тяжелой форме. Бред на автомобильную тематику, как правило, предшествует сексу и завершает его. Ей нужно было родиться мужчиной. На каком этапе прокололись ее родители — неизвестно, только в автомобилях она разбирается на уровне главного инженера автосервиса. А может и лучше.
— А я не мазохист. Это проба макияжа. Пригласили на роль вурдалака в фильм ужасов — Торопливо снимаю с вешалки старый плащик, накидываю не себя, затягиваю пояс потуже. — Еще раз извини. Ты пока разоблачайся, а я пойду смокинг одену. Или, хотя бы брюки.
— А стоит ли? — Что-то сегодня Лидочка настроена слишком игриво. Создается впечатление, что насилие над компьютером из планов сегодняшнего вечера исключаются.
— Поверь, я в брюках чувствую себя увереннее. — Я неприятно поражен тем тавтологическим монстром, который породил мой корявый язык. «Поверь», «увереннее» — стыдно и не профессионально журналисту так насиловать «великий и могучий».
— По-моему, ты и без брюк не выглядишь сильно растерянным. — Лида оценивающе оглядывает поношенный плащик и торчащие из него волосатые ноги, и, с невинным видом, добавляет:
— Уже…
Иногда мне кажется, что экспериментальную часть своего диплома Лида отрабатывает на мне. Как-нибудь, на досуге стоит поглядеть, что эта инженерша человеческих душ накропала в своем эпохально труде. Можно оказаться в очень неприглядном виде перед потомками.
Быстро впрыгиваю в джинсы, набрасываю рубашку. Десять секунд — и я при параде. Брыська, сволочь, развалился на полу на махровом полотенце и поглядывает на меня, не скрывая иронии. Оставлю его сегодня без ужина. Хорошо смеется тот, кто смеется сытым.