Мертвая фамилия (сборник)
Шрифт:
– Он был трезвый, – пробурчал Коренной.
– И что? Ногу свело судорогой, голову напекло. Тонут не только пьяные. Это ты перестарался, переусердствовал, доказывая мне свою теорию. Работай дальше, стажер, но подходи к делу серьезнее.
Остаток дня Гуров занимался тем, что провел нечто вроде семинара для молодых оперативных работников. Он в доступной форме изложил современные требования к ведению документации, дал несколько советов по оперативной работе. Сыщик не просто хотел себя занять чем-то. Он делал это потому, что желал помочь коллегам добрым советом, знал, что у начальства обычно руки не доходят до нормального обучения подчиненных.
Ведь далеко не
Коюшев позвонил в восемь вечера. Гуров сразу понял, что у него есть очень важные сведения. Иначе майор связался бы с ним позже и ограничился бы тем, что доложил бы ему о результатах работы за сутки.
– Лев Иванович, есть зацепка. – Голос майора звучал без какого-то энтузиазма.
Сказывался его опыт, понимание, что любая важная новость – это новый виток тяжелой напряженной работы.
– Да, слушаю.
– В травмпункт при поликлинике в день гибели Габитяна обращался Калачев.
– Да? И что у него за проблемы?
– Вот это и интересно, Лев Иванович. Я отправлял ребят по травмпунктам побеседовать с врачами, выявить интересные и необычные случаи. Откровенные огнестрелы и ножевые ранения лекари и так отслеживают и нам сообщают. Так вот, врач вспомнил про этот случай. Понимаете, Калачев не смог объяснить толком, как именно он получил травму, а врач так до конца и не понял. Короче, Калачев ему запомнился, ну а для нас такое совпадение не случайно. Я так думаю.
– С врачом сейчас можно поговорить?
– Я для этого и звоню, Лев Иванович. Не стал снимать сливки без вас.
Врач-травматолог оказался молодым человеком с намечающейся лысиной на затылке.
Он открыл дверь, пропустил сотрудников полиции в квартиру и тут же запротестовал, когда они попытались снять ботинки:
– Да что вы! Подотрем мы полы. Не в носках же вам сидеть!
Футболка на враче была размера на два больше, чем нужно. Обилие на ней надписей на английском языке, красовавшихся спереди и сзади, говорило о том, что обладатель ее стремился к западным жизненным ценностям. Он назвался Михаилом, и Гуров тут же решил, что приятели травматолога кличут его Майклом.
– Так что, Михаил, вам запомнилось в том случае, приключившемся с пациентом Калачевым? – спросил Лев Иванович. – Не стесняйтесь применять медицинские термины. Если что-то будет непонятно, то мы попросим вас перевести эти слова на обычный русский язык.
Михаил уселся напротив сотрудников полиции и заявил:
– Травма у него была непонятного происхождения. Симптоматика такая же, как и при сильном ушибе или, скажем, сдавливании. Но поверхностные покровы целы. Рентгеновский снимок не показал переломов и трещин в кости, хотя сосуды у него полопались, и имелось сильное внутреннее кровотечение.
– Вы не сказали, какая часть тела была травмирована.
– Часть?.. А-а! Левая кисть. Участок между большим пальцем и указательным. Я сначала не удивился. По этому месту часто молотком попадают люди, не очень опытные в обращении с этим инструментом. Но опять же не было никаких ссадин на коже. А что, по вашим делам проходит какое-то преступление, в котором замешан этот самый Калачев?
– Ох, Михаил!.. – Гуров вздохнул. – Если бы вы знали хоть небольшую часть того, что проходит
– Ну, опыт у меня, скажем честно, ограничивается шестью годами учебы в вузе и тремя – в интернатуре. Педагоги, правда, хорошие были, – задумчиво проговорил Михаил. – А на что похоже? Не знаю, как это совместить с данным пациентом. Ну, скажем так, я знаком с некоторыми аспектами травматизма на производстве. Если бы внутренние повреждения у Калачева были обширными, я сразу сказал бы, что это проявление вибрации механизмов, на которых работает этот человек. Есть такие профессиональные вещи, которые в конечном итоге приводят к такому вот результату. Ну а тут все сугубо локально, на узком участке.
– А какие именно вибрации? Что вы имеете в виду? – спросил Коюшев.
– Профессиональные заболевания людей, долгое время работающих с отбойными молотками, с испытательными вибростендами. Есть еще воздействие высокочастотное, исходящее от приборов. Но вот так, одним пятном!.. Вы любите читать военные мемуары? – вдруг спросил врач.
– Военные?.. – насторожился Гуров. – А что?
– Я уже не помню, где именно такое читал. Так вот, во время Первой мировой войны случалось такое. Если нужна была не просто казнь, а демонстративная, с целью запугать других своих солдат, надавить на психику, то для этого использовались артиллерийские орудия. Если посадить человека на ствол полевой пушки и выстрелить из нее, то внутренности этого несчастного подвергнутся такой сильной встряске, столь интенсивной вибрации, пусть и короткой, что превращаются в кашу. Мышцы, сосуды!.. С этим Калачевым не так, просто вспомнилось почему-то. Не бил он молотком по руке, как утверждал.
– А в карточке вы что написали? – поинтересовался Коренной, который сразу осекся под взглядом Гурова.
– В карточке я написал про гематому, про ушиб. – Михаил пожал плечами. – Естественно.
Сотрудники полиции молча вышли на улицу и сели в машину Коюшева. Майор, устроившийся за рулем, не заводил движок, а смотрел перед собой в ночную улицу.
– Что-то здесь не так, ребята, – первым заговорил Гуров. – Я не особенно верю в мистику, но вижу, что здесь мы столкнулись с какой-то дьявольщиной. Все это должно иметь какое-то очень простое объяснение. Ничего фантастического, потустороннего. Черт! Врач называется! Чему его там учили, раз он понять не может, что перед ним, ушиб какого-то рода или нечто иное?! Фантазеры-недоучки.
– Брать их надо, Лев Иванович, – без особого энтузиазма предложил Коюшев.
– Брать? – Гуров разозлился. – А на чем мы их колоть будем? На том, что их дружок Егорычев в принципе не может любить котят и что у него отродясь никаких дочек не было?.. То, что старик-сторож опознал Егорычева по фотографии, еще ничего не доказывает.
– Вы в самом деле так думаете? – осведомился курсант, вытягивая шею и заглядывая в глаза полковнику с заднего сиденья.
– Нет, не думаю, – успокаиваясь, ответил Лев Иванович. – А злюсь я потому, что терпеть не могу лихих кавалерийских атак. Я люблю вдумчивую доказательную оперативную работу, а здесь у нас!.. Знаю, что Георгий Васильевич прав, брать действительно надо. Только такие наскоки и крики «ва-банк» очень часто приводят к тому, что приходится хлопать глазами и оправдываться перед начальством. А еще хуже, когда приходится отпускать преступников из изолятора. Мол, извините великодушно, опять у нас ошибочка вышла. Ладно, давайте принимать решение.