Мертвая хватка

Воронин Андрей Николаевич

Сорокин помотал головой.

– Ума не приложу, как ей удалось удержаться, – сказал он. – Я ведь в розыске не первый год, всякого насмотрелся. Меня на мякине не проведешь, я сразу вижу, когда человеку по-настоящему плакать хочется, а когда он притворяется, на жалость бьет.

– Ну? – удивился Забродов. – Ладно, валяй, рассказывай дальше. Что же это за яблоня такая, из-за которой она так убивается?

– Не советую, – адресуясь к Иллариону, негромко обронил Мещеряков, сосредоточенно оттиравший куском заменявших скатерть обоев свои испачканные брюки.

На него опять не обратили внимания, и он, бормоча невнятные проклятия, удалился

в ванную – спасать штаны.

Сорокин закурил новую сигарету и коротко объяснил Иллариону, чем, по мнению Анны Бесединой, была замечательна исчезнувшая из ботанического сада яблоня Азизбекова, прозванная покойным профессором «яблоней Гесперид».

– Не знаю, насколько все эти чудеса соответствуют действительности, – закончил он, – но девчонку жалко. Мне показалось, что она была в этого покойного профессора немножечко того… Влюблена. Знаешь, как это бывает: старый учитель, молодая ученица… В общем, сплошные платонические чувства и никакого толку, а потом учителя жена на пустом месте ревнует, а у ученицы вместо личной жизни одна тихая нервотрепка и это, как его., пышное природы увяданье. Но это я так, к слову. Ты знаешь, я не поленился, съездил в этот ботанический сад я поговорил с директором.

– Первого мая? – удивился Илларион.

– Представь себе. А что тебя удивляет? У них там по случаю праздника экскурсии всякие, да и вообще, весна в таких вот местах – самое горячее время. В общем, я его застал.

О яблоне Азизбекова господин директор отозвался довольно пренебрежительно, да и о самом Азизбекове тоже. Не ругал, конечно, наоборот, хвалил, но как-то так… Не так, словом. Ну, энтузиаст своего дела, умница, эрудит, но организатор никудышный, и все время витал в эмпиреях, вечной молодостью грезил, счастьем для всего человечества…

– М-да, – сказал Илларион. – А сам при этом сидит в его кресле. Долго, небось, своей очереди дожидался.

– Именно так мне и показалось, – кивнул Сорокин. – Но, как говорила моя бабка, когда кажется, креститься надо.

Мне другое не понравилось. Хотел я взглянуть на этот знаменитый пенек, а там…

– Голая земля, – опередил его Илларион. – И сделано это, естественно, в целях поддержания порядка, чтобы не оскорблять взор посетителей таким неприличным зрелищем, как свежий яблоневый пень. Ну, и что? Все правильно. Праздник, экскурсии, а тут, понимаешь, пень. Я бы на месте директора тоже распорядился его убрать, и побыстрее. А то, что ты теперь не можешь определить, рос там, этот пенек, с самого начала, или его просто воткнули в свежую яму для блезира, – так это твои личные милицейские проблемы. И как с ним поступили, вывезли на свалку или сожгли?

– Сожгли, – сквозь зубы ответил Сорокин. – Прямо вчера вечером и сожгли. Директор руками разводит: Беседина-де написала заявление в райотдел исключительно по собственной инициативе, как частное лицо, а он понятия не имел, что какой-то там пень может представлять интерес для следствия.

А что? Ты тоже думаешь, что тут нечисто?

– Ничего я по этому поводу не думаю, – разом пресек его поползновения Илларион, – и думать на эту тему не собираюсь. Расследования – не моя стихия. Меня всю жизнь учили путать следы, а тут распутывать надо. Да и надо ли?

Тот, кто выкопал яблоню – если ее все-таки выкопали, а не спилили в отместку той же Бесединой, – знал, что именно он выкапывает и зачем.

– Думаешь, знал?

– А то как же Стал бы он иначе возиться… Кража явно заказная – не знаю, есть у

вас такой термин? Ну, да не в термине дело. Хорошо организованную заказную кражу, по-моему, раскрыть не легче, чем столь же хорошо организованное заказное убийство. Много громких заказух твои орлы раскрыли? То-то… А деревце это, скорее всего, стоит сейчас за высоким кирпичным забором у кого-нибудь на вилле и, очень может быть, не в Москве и даже не в Подмосковье, а в Питере или, к примеру, в Нижнем. Или вообще за границей… В общем, дохлый номер. Даже я, человек со стороны, понимаю, что твоим ребятам в этом деле ни черта не светит – ни улик у вас нет, ни свидетелей, да и сам факт преступления не подтверждает никто, кроме этой твоей Бесединой. А она, может, истеричка, свихнувшаяся на почве безответной любви к непризнанному гению.

– Видишь, как ты хорошо все понимаешь, – вкрадчиво сказал Сорокин.

– Бог подаст, – сказал ему Илларион. – В смысле, отвали. Что мне, делать больше нечего? Дерево, скорее всего, уже не вернешь, а Беседина твоя поплачет и перестанет.

– Ну и ладно, – неожиданно легко сдался Сорокин. – На «нет» и суда нет. Ну их, в самом деле, к дьяволу, эти яблоки Гесперид! Без них как-то спокойнее. А то, не поверишь, с утра поймал себя на мысли: вот бы мне этих яблочек килограммчиков десять! То-то жена удивится!

– Удивится или обрадуется? – уточнил Илларион. – Вот не знал, что у тебя с этим делом проблемы.

– Типун тебе на язык! – вскинулся Сорокин. – Какие там проблемы! Времени не хватает – это да. Так это никакими яблоками не вылечишь… Просто пределов совершенству нет.

Они немного позубоскалили на эту тему, а потом из ванной вернулся Мещеряков в мокрых брюках, и Иллариону как хозяину дома пришлось открывать водку, чтобы его гость и старинный приятель ненароком не подхватил простуду.

* * *

Траву посеяли еще осенью, и теперь она, как и было задумано, дала дружные всходы. Разлинованная вымощенными тротуарной плиткой дорожками земля в одночасье подернулась легкой зеленоватой дымкой, которая с каждым днем становилась гуще. Трава лезла на свет, протискиваясь сквозь слой рыхлых серо-коричневых комьев, и, если присесть на корточки и присмотреться, напоминала множество зеленых клинков, торчащих из-под земли. Очень похожую картину наблюдал, наверное, Геракл после того, как засеял поле драконьими зубами, только там клинки были не зеленые, травяные, а настоящие, железные или, там, бронзовые.

Виктор Андреевич Майков неторопливо спустился по широким ступеням парадного крыльца, прошагал по разноцветным, красным с серым, плиткам подъездной дорожки и остановился у ее края, с удовольствием окидывая взглядом просторный двор. Здесь было все, что, по мнению Майкова, полагалось иметь для по-настоящему красивой жизни и приятного отдыха. По слегка всхолмленной, согласно замыслу ландшафтного архитектора, поверхности двора были в кажущемся беспорядке разбросаны купки вечнозеленого кустарника; искусно уложенные, слегка присыпанные землей и обсаженные все тем же кустарником плоские базальтовые плиты выглядели так, будто лежали тут испокон веков и представляли собой не искусственные сооружения, а обыкновенные выходы горных пород. Пруд с неровным каменистым дном был еще пуст; камни на дне сухо желтели, а у основания были темными, влажными от соприкосновения с не успевшей как следует просохнуть землей. Тяжелые базальтовые плиты нависали над прудом неровным уступом трехметровой высоты.