Мертвая хватка
Шрифт:
– Ну?! Нормально. Родил, значит, наконец.
Майков оглянулся на крыльцо. На крыльце уже возвышался Простатит с серебряным подносом в руках. На подносе поблескивала золотистой фольгой бутылка хорошего шампанского, яркое весеннее солнышко играло в литровой емкости с виски, превращая ее содержимое в кусок отшлифованного янтаря. Виктор Андреевич бросил окурок на цементные плиты дорожки и растер его подошвой – холуи потом приберут.
– Ну так чего он тянет? – недовольно поинтересовался Майков. – Раз можно, значит, надо пускать!
Хобот повернулся лицом к гаражу, сложил руки рупором и заорал
– Э!!! Махмуд, поджигай!
Потом он снова повернулся к Майкову и сказал нормальным голосом:
– Сейчас, Виктор Андреич.
Майков прочистил мизинцем заложенное ухо, протянул руку, вынул из нагрудного кармана Хоботова пиджака увесистый брусок рации и, похлопывая себя этим бруском по раскрытой ладони, сказал:
– Был такой анекдот. Идет по рельсам поезд, а рельсы размыло. На рельсах стоит прапорщик, машет руками и орет машинисту: «Стой! Стой!» К нему подходит какой-то пацан и говорит: «Дяденька, чего вы орете, у вас же мегафон в руке!» Прапор берет этот мегафон – Майков поднес ко рту руку с воображаемым мегафоном, – и говорит пацану прямо в этот мегафон: «Мальчик, пошел в жопу!» А потом бросает мегафон и опять начинает махать руками и орать:
«Стой! Стой!»
Хобот сделал постное лицо.
– Виноват, – сказал он, – совсем забыл про эту хреновину.
Майков с силой втолкнул рацию обратно ему в карман.
– Еще раз забудешь – воткну ее тебе не в карман, а в задницу, – сказал он. – В лесу, что ли? У меня чуть барабанные перепонки не лопнули.
– «Чуть» не считается, – буркнул Хобот, который никак не мог избавиться от дурной привычки всегда и везде оставлять за собой последнее слово.
Майков удивленно приподнял брови. Он уже открыл рот, чтобы напомнить Хоботу, что здесь не военкомат и что здесь, в доме папы Мая, его справка, выданная в психоневрологическом диспансере, за отмазку не катит, но тут из щели между двумя базальтовыми плитами с шипением и плеском ударила вода, окатила брызгами сухое дно пруда, дернулась и полилась, как положено – красивой широкой струей, блестящей и прозрачной, как стекло.
– Во, блин, – сказал Хобот. – В натуре, заработало!
Майков с удовлетворением смотрел на водопад. Это было красиво. Это, черт возьми, успокаивало, ласкало самолюбие и внушало чувство законной гордости. Знай наших!
Подошел Простатит с позвякивающим подносом. Стола не было, но Простатит мог с успехом заменить его собой, что он и сделал. Хобот ловко откупорил шампанское, поймав пробку на лету, и разлил его по бокалам. Шампанское пенилось и шипело, разбрасывая вокруг себя мелкие колючие брызги. Вытирая руки носовыми платками, со стороны гаража подошли Рыба и Лукьянов. Рыба выглядел довольным, да и очки агронома поблескивали так, что сразу становилось ясно: этот так называемый ландшафтный архитектор вполне удовлетворен результатами своего труда и пребывает в приятном предвкушении честно заработанного вознаграждения.
Подумав о вознаграждении, Майков едва заметно поморщился. Если и дальше деньги будут тратиться такими же темпами, то на ведение бизнеса их просто не хватит. Конечно, доверие серьезных деловых людей следует заслужить, и хороший дом в этом смысле играет не последнюю роль, но все-таки, все-таки…
Они
– Красота, – сказал Простатит. Он пил, без видимых усилий держа поднос одной рукой. – Андреич, а рыбу когда будем запускать?
Все засмеялись, даже Лукьянов.
– Не полезу, – решительно сказал Рыба. – Вода холодная.
– Скоро, – смеясь, сказал Майков. – Уже совсем скоро.
Потерпи, Простатит. И учтите, орлы: кого поймаю около пруда с удочкой или, там, с сачком, пускай пеняет на себя. Не вы будете моих карпов жрать, а они вас.
– Ну, Андреич, это уже наезд, – протянул Рыба. – Что мы, совсем отмороженные?
– Кто вас знает, – все еще улыбаясь, сказал Майков. – Давай, Хобот, открывай вискаря. Надоела мне эта шипучка.
В семейном кругу можно себе позволить хотя бы выпить по-человечески.
Хобот с готовностью взял с подноса бутылку «Блэк лейбл», с треском отвинтил колпачок и принялся разливать, ворча на Простатита, который, по его мнению, неровно держал поднос. Майков первым взял свой стакан и повернулся к Лукьянову.
– Ну, Валера, что у нас дальше по плану?
Не ожидавший такого вопроса Лукьянов заметно растерялся.
– Как что? – переспросил он. – Да как будто ничего…
Все, Виктор Андреевич! Работа завершена, принимайте.
– А черешни? – спросил Майков. – Как думаешь, черешни прижились?
Лукьянов, казалось, немного, расслабился.
– Обижаете, Виктор Андреевич, – сказал он. – Прижились в лучшем виде. Сами посмотрите, какие почки. Вот-вот распустятся.
– Почки, шмочки… Плоды-то будут? Смогу я летом соседа черешней угостить?
Лукьянов развел руками. Хобот, воспользовавшись этим, сунул ему в ладонь стакан с виски. Лукьянов рассеянно кивнул в знак благодарности и пригубил янтарный напиток.
– Этого я гарантировать не могу, – честно признался он. – Во-первых, деревья еще совсем молодые, им еще расти и расти. И потом, Брянск ведь все-таки намного южнее, чем Москва. Мало ли что… Все на свете один Господь Бог знает, а мне до него далеко.
– Это уж точно, – недовольно проворчал Майков.
– Но в целом, – настойчиво продолжал Лукьянов, – в целом-то вы моей работой довольны?
Ему явно не терпелось поскорее поднять вопрос об оплате – вопрос, который Майков старательно обходил в последние два месяца.
– В целом… – повторил Майков. – В целом… Даже не знаю, что тебе сказать, Валерик. Я как-то не так все это себе представлял. Масштабнее как-то, выразительнее… А получилось, на мой взгляд, бледновато. Вот хоть у Рыбы спроси. Рыба, как тебе все это нравится?
Чуткий Рыба, всегда отличавшийся умением определить, в какую сторону дует ветер, скорчил задумчивую, с оттенком неудовольствия гримасу.
– Для сельской местности сойдет, – сказал он с умело разыгранной нерешительностью. – Ты, Андреич, не обижайся, но у соседа твоего, по-моему, круче.