Мёртвая и Живой
Шрифт:
Египтянин улыбнулся, протягивая ей флягу:
– Пей, добрый дефочка. Чтобы жить. Чтобы вставить в алтарь еще много пера. Как твое имя?
– Ил.
– Живи, Ил, и Исса Асса повстречать тебя снова через много лет.
– Через что?..
– Через много закатоф, – перевел торговец на более понятный счет эблаитов, которые называли дни закатами.
Иной раз и возраст измеряли в них, говоря, что им, к примеру, не двадцать лет, а семь тысяч сто три заката.
Вернувшись к себе в лачугу, Ил развернула сверток.
Сквозь вырезанное
Ил украсила вожделенный алтарь накопленными перышками. Все они были серые и белые. Зато отмытые от помета и высушенные. Она собирала их заранее в песках или вдоль оазисов, где оказывалась вместе с пастухами. Теперь каждые триста шестьдесят пять закатов она будет добавляла по одному, чтобы выказать уважение Эрешкигаль и склонить ее к благосклонности не прикасаться своим крылом.
– Аппа, как думаешь, смогу я отыскать красное перо? Вот бы получить такое! Для алтаря!
–Ты такая же дурёха, как женщина, что тебя породила. Моли богов Эблы, Ил, чтобы этого никогда не случилось!
– Нет… Но я…
– Красное перо – предвестник смерти. И не чьей-то одной, а всех…
– Эрешкигаль к нам милостива, аппа. Я гимн ее учила вместе с Раманом! Запомнила пять строк.
– Пять! – усмехнулся старик. Он отвлекся и побрел по редким островкам сухой травы. Туда, где в ночи истошно блеял козленок. – Гимн великой царицы читается пять полных закатов. Без остановок. Нельзя ни есть, ни пить, не перестать читать. Никто не выдерживает. Никто наизусть его не знает, кроме ученика Ияри. Кроме того уродца.
Пастух увидел застрявшего в расщелине серого козленка. Его задняя нога была вывихнута после неудачной попытки освободиться.
– Ему нужно помочь! – рванула Ил к козленку, – аппа, спаси его! Ему больно!
– Оставь. Этому дохляку не выжить, – быстро осмотрел вывихнутую ногу блеющего козленка Рул, освобождая из расщелины.
– Я… я… понесу его! Я видела, что лекари связывают кости между палок и заливают глиной!
– Девочка, ты сегодня ела козлятину. Ты не должна жалеть свою еду.
– Но он живой! – не слушала Ил старика.
Козленок жалобно блеял и хромал. Он пытался спастись от Ил, убегая на подкашивающихся ногах, не привыкший к человеческим рукам и ласке, но каждый раз падал пока не обессилил у серого валуна, уставившись на Ил огромными пересохшими глазницами.
– Солнце восходит, – посмотрел старик на оранжевую дольку, что вот-вот вынырнет из горной гряды апельсиновым диском. – Пора гасить костры.
Он покосился на девочку, пытающуюся приманить козленка остатком кунжутового среза.
– Я назову ее Шерсть! Ну же, не бойся! – тянула она ладонь, – на! Кушай, Шерсть! Ты поправишься, я вылечу твою ножку! О, великая Эрешкигаль, даруй моему козленку еще много закатов! Молю тебя, Эрешкигаль, помоги козленку!
Козленок
Белокрылый беркут спикировал на раненое животное. Шестисантиметровые когти пронзили тушку насквозь. Под истошное блеяние, исчезающее в высоте в вытянутую к небу руку Ил опустилось окровавленное перышко.
Оно было очень горячее.
И красное.
Глава 2.
«Не умирай! Помоги! Приди! Эрешкигаль! Услышь нас, мы к тебе взываем!»
«Молим о помощи, великая царица Эрешкигаль!»
«О, великая Эрешкигаль, даруй моему козлёнку еще много закатов!»
– Козлёнку?! – сморщилась Эрешкигаль, впервые прислушиваясь к писку надоедливых серых лук, которые вились возле основания её диадемы, – Козлиног… – повторила она, – что за смертное имя? Впервые слышу. О ком молится это дитя?
Короткие молитвы раздражали великую богиню. Неужели она – царица мира мертвых величественной Иркаллы заслуживает жалкой пары строк гимна в обмен на спасение души? А как же гимны, длящиеся по пять закатов? Кто-нибудь их еще помнит? Дождется ли она когда-нибудь истинной мольбы, что не читались ей три тысячи лет?
Прогоняя лук подальше от диадемы, Эрешкигаль топнула ногой:
– Да сколько можно! Пищат и пищат! Пошли прочь!
Несколько луков отлетели от диадемы, остальные сбились в плотную кучку.
Нынешний люд измельчал. Во век не услышишь полноценного гимна о даровании жизни. А нет гимна, нет и пощады. Так решила богиня, вот только избавиться от лук было не в ее власти.
Всякое обращение к царице по имени превращало людские слова в мотыльки – луки.
Восьмикрылые пищащие тараканы с серым подсвеченным брюхом собирались вокруг диадемы Эрешкигаль. Каждый насвистывал ей человеческую мольбу. Среди луков соблюдалась иерархия. Чей человек больше слов гимна начитал, тот лук ближе всех и подлетал к царице. Но в последние полтысячи лет знатоков полного гимна почти уж не осталось.
Потому Эрешкигаль не торопилась дарить свою милость завтрашним мертвякам.
Эрешкигаль закатила глаза, когда два десятка неосторожных луков затянуло в серые водовороты, что вились над ее диадемой. Луки пищали и лопались молниями и растворялись дымом, от которого голове царицы делалось щекотно.
– Что за проклятье! Слушать и слушать мерзких букашек!
За последние три тысячи лет правления Иркаллой, Эрешкигаль так и не научилась абстрагироваться от тараканьего писка. Если бы не странное имя Козлиног, о котором молилось смертное дитя, царица продолжила бы думать о своей дочери Ралин. Уже не такой юной, как девочка с Козлиногом, а потому дарующей матери не радость милого взросления, а горе непокорной юности.