Мёртвая точка
Шрифт:
— Какой? — спросил Фейн и Ости в один голос. На их лицах появилась надежда.
— Убийцы, какими нас тут нарисовали, — сказал Голдман, — в наше время, если и бывают, то редко… Откуда взялись девять преступников? Согласитесь, это много, даже для планеты Земля. Неужели нас поймали всех в одно и то же время? Это выглядит нереально. Понимаете о чем я?
— Вы хотите сказать, что невозможно присутствие на тюремном корабле такого количества преступников? — сказал Альбертон.
— Именно, — сказал Голдман. — Это скорее похоже на эксперимент.
После этих слов у многих появилось облегчение на душе, и они вновь вернулись к нормальной и счастливой жизни, какой с самого своего рождения привыкли.
В комнате остались: Альбертон, Голдман, и Фейн.
— Очень много эмоций и переживаний, — начал Альбертон, — мало логики.
— То, что мы здесь слышали, — сказал Фейн, — это ужасно. И, как такое возможно в нашем идеальном мире?
— Значит, не такой уж он идеальный, — сказал Альбертон, — хоть его и правительство старается приукрасить со всех сторон.
— Что вы хотите этим сказать? — спросил Фейн.
— Животные, — ответил Альбертон. — Они ведь убивают и никакая политика и мораль на них не действуют.
— У животных нет стремления к первенству, — произнес Голдман, — так как нет больших возможностей, какие подарила природа человеку, в форме развитого мозга.
— Об этом писали ученые, — сказал Альбертон. — И что? Их кто-то услышал?
— Такова участь всех мечтателей — быть непонятыми, забытыми, брошенными, — сказал Фейн, — ибо они свободны в этом ограниченном и замкнутом человеческом мире.
— Но, почему происходили раньше такие жестокие убийства, войны? — спросил Альбертон. — Откуда у нас возникает желание отомстить после того, как нас обидели, когда мы увидели и ощутили на себе несправедливость?
— Ответ скрывается внутри нас, — ответил Голдман. — Оно с нами живет, переходит от поколения к поколению, от родителей к детям. Легче всего изменениям и учебе поддаются дети, ибо они еще не впитали в себя все цвета мира. Но именно у детей, по их непредсказуемому поведению можно судить о наших наклонностях. Ребенок чист, как белый снег, выпавший впервые. Это потом, когда человек ступает по нему, он становится черного цвета. Вы не задумывались над тем, почему ребенок наносит несколько ударов своему обидчику, а не один?
— Эти рассуждения говорят нам о том, — сказал Фейн, — каков тягостный и тернистый был путь перехода человека грубого и неразумного к смышленому и воспитанному. По сравнению с прошлым, человек нынешний просто идеален — сверхчеловек.
— Да, возможно, — сказал Альбертон, — та цивилизация, что создала нас, рассчитывала на наши изменения и развитие, прежде всего духовное.
— Так и есть, — ответил, улыбаясь, Фейн. — Мы достигли самого высокого развития, когда ценится не материальное или рассудительное, а духовное и разумное. Сохранение не только мира внутри нас, но и сохранение мира,
— Если мир идеален, — перебил его Голдман, — то, как он может допустить несправедливый и далеко не идеальный внутренний и внешний мир человека? Почему внутри идеального находится неидеальное, несовершенное?
— Вы хотите сказать, — начал Фейн, — что мир…
— Я ничего не хочу сказать, — ответил Голдман, — я также, как и Альбертон привык наблюдать, а выводы делать нужно лишь после сбора многочисленных фактов.
Неожиданно открылась дверь, и буквально влетел в комнату Блэк. Он тяжело дышал и значительно нервничал. Он не мог говорить, его сдерживал спазм голосовых связок.
— Что с вами случилось? — спросил Голдман, с тревогой осматривая лицо Блэка. — Вы плохо выглядите. Вы должны успокоиться, все страхи и опасения позади, Альбертон выяснил, что это всего лишь какой-то научный эксперимент, не более того. Он прекратится, и все мы…
— Нет, нет! — закричал сорвавшимся голосом Блэк. — Никакой это не эксперимент…
— Успокойтесь, и все нам расскажите, — сказал Фейн. — Что произошло?
Спустя десять минут они вчетвером были в шестом секторе. В слабом и призрачном, мигающем свете лампы лежало тело.
— Кто это? — спросил неуверенным голосом Фейн.
— Вы меня извините, — сказал Блэк, — но я второй раз не могу это видеть.
— Хорошо, — сказал Голдман, — вы идите в свою комнату, только ответьте на вопрос: кто еще видел это тело?
— Я и Дадсон, — ответил Блэк, — мы просто гуляли, исследовали корабль, а тут…
— Вы ничего не трогали? — спросил Альбертон.
— Что вы, конечно, нет, я испугался, когда увидел лужу крови и…
— Можете идти к себе, — произнес подавленным голосом Голдман, — мы все осмотрим сами.
Блэк, не оглядываясь, тяжелым шагом поплелся прочь.
— Что это, Голдман, убийство? — спросил Фейн. Его сердце сжалось, и в нем поселилась тревога.
— Это убийство, — холодно ответил Альбертон, оглядывая труп.
Фейн не решался приблизиться к трупу и потому остался на освещенном месте. Голдман и Альбертон склонились над телом.
— Вы были правы, — сказал Голдман. — Все только начинается, и все наши страхи и опасения еще впереди.
— Кто это? — спросил Фейн, оглядывая темные части широкого помещения.
Голдман и Альбертон развернули тело лицом вверх.
— Это Хейли, бедняга Хейли, — сказал пониженным голосом Голдман.
— Она, как будто улыбается, — сказал Альбертон.
— Это не улыбка, — сказал морщась от ужаса, Голдман. — Она убита, это не улыбка, а надрез в области горла. Убийца разрезал от уха до уха.
— Это чудовищно, — сказал Альбертон, — такое не мог совершить человек.
— Кроме людей здесь никого нет, — ответил Голдман. — Нет, это преступление, и его совершил именно человек, но с извращенным восприятием.