Мёртвая жизнь
Шрифт:
Захар резко обернулся, поддавшись мимолетному давящему чувству чужого взгляда. Но сзади была только серая и невыразительная стена каюты Клюгштайна. Он вздохнул, повернувшись обратно, и успел заметить, как Герти быстро опустила взгляд. Она наблюдала за ним, она видела, как он только что оглядывался, будто параноик, ища несуществующего преследователя.
«Все знают».
«Герти», – позвал Захар по вирт-связи. Вдруг ему показалось, что виртуальная реальность корабля теперь тоже не в их власти, что там теперь
«Что?»
Захар просто махнул рукой – мол, ничего. Все работало. Просто какой-то внутренний тормоз не давал людям общаться с помощью мысленной речи. Боязнь быть раскрытыми? Но в чем? Что скрывал каждый из них? Да что там каждый! Что, собственно, было скрывать ему самому? Ощущение чужого взгляда? Бред какой-то.
Тогда почему он не говорил об этом остальным? Грац и Герти спрашивали его, но он оба раза соврал. Зачем? Причем не собирался обманывать, ложь вырвалась сама собой, в последний момент. Будто кто-то другой на мгновение завладел его языком, а после было неудобно оправдываться. Или это – боязнь показаться сумасшедшим, опасение стать изгоем?
Возможно, Грац знает, что это. Он врач, и психологические проблемы людей в дальнем космосе ему известны. Только ведь и он наверняка что-то скрывает.
«Все знают».
– У меня помрачение рассудка случилось, – пробормотал Клюгштайн. – Ничего не помню, что там было.
Он прятал глаза, тщательно рассматривая свои босые ноги, непрестанно тер увечную руку, хотя Грац сказал, что сделал блокаду и больно быть не должно. Биолог совсем не умел врать.
«Почему-то скрывают».
А Гертруда и сама ничего не сказала о своих ощущениях. О своей тайне.
Стало быть, теперь у каждого есть свое тайное знание. Свое тайное чувство. Оно тайно, но лишено смысла. Оно пустое, ему невозможно найти применения. Но оно личное, а от того становится важным. Каждый будет биться за него до последнего…
Захар почувствовал, что между лопатками, прямо по дорожке позвонков, медленно сползает капля пота. Он тряхнул головой, чтобы снять наваждение. Бестолковое роение мыслей прекратилось, но ужас, вселенный ими, остался. Неужели он на самом деле сходит с ума? Нет, он же нормальный. Хотя, наверное, все безумцы верят в то, что они нормальны. Некоторые, должно быть, даже считают себя нормальней остальных.
Он заметил, Герти то и дело бросала на него осторожные взгляды. Лившиц и Грац были увлечены Клюгштайном – они пытались добиться от него хотя бы чего-то, похожего на ответ. Но планетолог лишь делала вид, что слушает их. Она наблюдала за реакцией Захара, она хотела узнать, что скрывает он. Выведать его тайну.
– Я, пожалуй, пойду, – сказал кибертехник. – Нужно проверить киберов: все ли нормально с их алгоритмами.
Захар повернулся, чтобы выйти, но в дверях его окликнул Грац.
– Вам нездоровится?
– С чего вы взяли?
Что он заподозрил? Теперь и Станислав?
– Вы весь испариной покрылись и дрожите,
Захар провел рукой по лбу. Действительно, рукав сделался влажным, а ладонь немного дрожала. Да что же с ним такое?
– Зайдите позже ко мне в лазарет, – сказал Грац и вернулся к усиленно рассматривающему пол биологу.
10. Депрессия
Безграничное белое поле окружало со всех сторон. Куда ни глянь – везде одна и та же белизна. Никаких теней, никаких ориентиров. Белая пустота.
Чистота и непорочность лазарета была призвана успокоить пациента, привести его в состояние расслабленного ступора. На Захара она оказала обратное действие.
Он и сам не знал, для чего явился во владения Граца. Не собирался же он в самом деле выложить Станиславу все о своих страхах и чужих взглядах. Скорее всего, он просто продолжал играть в игру, навязанную остальными. Всеми, кто скрывал. Всеми, кто знал. Он тоже был обладателем тайного знания, но ему оно ничего не давало. А другим игрокам?
Белая головокружительная даль бросалась на него, стремилась сломить волю. Захар яростно сопротивлялся, пытался зажмуриться, спрятать глаза, зарыться лицом в кушетку, на которой лежал. Но кушетка была столь же бела, как и все здесь.
Грац точно решил его извести.
– Вы слишком напряжены, – заметил Станислав.
Захар не успел ответить. Что-то стремительное и болезненное, словно жало осы, ткнулось в плечо, и безумство белизны вдруг подернулось серым, утратило свою непорочность, отдавшись во власть оттенков и полутонов.
– Что это? – успел простонать кибертехник, перед тем как нависшее над ним лицо врача, перекошенное злорадной улыбкой, окончательно исчезло во тьме, победившей засилие белого.
Очнулся Захар там же, в лазарете. Сколько прошло времени, сказать трудно. Кибертехник осторожно осмотрелся – руки и ноги свободны, никто его не связывал, белые стены лазарета – стены как стены. С ума не сводят. Справа, в таком же белоснежном кресле, обнаружился Грац. Доктор, подперев голову ладонью, смотрел на Захара из-под полуприкрытых век. Глаза у Станислава были красными.
– Что это со мной было? – спросил Захар. Голос хриплый, во рту пересохло.
Он осторожно приподнялся на кушетке. Немного мутило, но головокружения не было. В памяти всплывали размытые образы глаз, будто фурункулы открывающихся прямо на стенах то тут, то там, и злобно усмехающегося Граца, нависшего над ним с инъектором.
– Очнулись?
Грац медленно поднялся с кресла, потянулся, поморщившись, и подошел к кушетке.
– Обычный фобический припадок. Только с чего это он у вас случился? Вы же не страдаете клаустрофобией? [15]
15
Боязнь замкнутого пространства.