Мертвая зыбь (др. перевод)
Шрифт:
– Довольный?
– Да, можно сказать, довольный. Как она себя в церкви вела, я, понятное дело, не видел, но когда гроб предавали земле… По-моему, и вуаль-то надела, чтобы не видели, как она улыбается. Довольный у нее был вид, довольный.
Герлоф кивнул.
– И что, никого больше на кладбище не было? Только она?
– Почему не было? Были, но чтобы кто-нибудь переживал… такого не помню. Полицейские к могиле даже не подходили. Стояли у ворот и поглядывали.
– Хотели, наверное, убедиться, что Кант их больше не потревожит.
– Думаю, не только полицейские. Все вздохнули с облегчением.
– Ну, у пастора-то горе понятное. За это ему и деньги платят.
Они помолчали. Герлоф положил рею в маленькую коробочку и взялся за корпус – обдумывал следующий вопрос.
– Ты сказал, что Вера Кант улыбалась у могилы… мало ведь кто из матерей станет улыбаться на похоронах сына. Какой бы он ни был, этот сын… Тут и начинаешь задумываться – может, его и в гробу-то не было?
Аксельссон вздохнул, отложил в сторону непонятную зеленую фигурку, похожую на бегущего человечка рядом с надписью «Выход», и взял другую.
– Что ты хочешь спросить. Герлоф? Не показалось ли мне, что гроб необычно легкий? Этот вопрос мне за эти годы задавали не раз.
– Еще бы не задавали. Ты же и сам наверняка слышал разговоры – похоронили, мол, пустой гроб. Не было там Канта.
– Слышал, слышал… и вот что я тебе скажу, Герлоф. Кончай сомневаться на этот счет. Гроб несли четыре мужика. И до службы, и после службы. Тяжелый, как…
Герлоф понял, что задел профессиональную честь старого могильщика, но все же продолжил.
– Еще говорят, что там камни были в гробу. Или мешок с песком.
– И это я слышал. Я сам-то, конечно, в гроб не заглядывал, не мое это дело, но кто-то ведь смотрел? Когда его на пароме привезли на остров?
– А я слышал, что гроб вообще не открывали. Он был вроде бы опечатан, и никто не хотел брать на себя ответственность. Да и нервы свои люди берегут.
– Не знаю… слабо помню только вот что: свидетельство о смерти было выписано где-то в Южной Америке, документы пришли вместе с покойником, на одном из сухогрузов Мальма. На терминале в Боргхольме свидетельство даже прочитали, нашелся там кто-то, кто более или менее кумекал в испанском. Причина смерти – утопление, вот что там было написано. И тело пробыло в воде довольно долго, наверняка не особо приятное зрелище.
– А может, никто не хотел связываться с Верой Кант, вот и не стали открывать гроб, – задумчиво сказал Герлоф. – Всем хотелось поскорее похоронить Нильса Канта и жить дальше.
Аксельссон внимательно посмотрел на него и пожал плечами.
– Что ты меня-то спрашиваешь? – Он пристроил очередную фигурку в пруд. – Я его положил в землю, закопал и пошел домой. Сделал свою работу.
– Это я понимаю, Торстен.
Следующий кусочек картона нашел свое место на удивление быстро. Аксельссон удовлетворенно почмокал, потер руки и встал.
– Пора кофе пить, – сказал он и пошел к двери, но на пороге задержался и обернулся к Герлофу. – А ты сам-то как думаешь? Лежит Кант в своем гробу или нет?
– Ясное дело, лежит, – ответил Герлоф, не поднимая глаз от работы.
Герлоф вернулся в отделение в начале восьмого. Аксельссон поторопился – до вечернего кофе было еще полчаса. В марнесском доме престарелых все шло по расписанию.
Разговор
Он тяжело опустился на кровать и взял утренний номер «Эландс Постен» – не было времени прочитать. Да и желания.
Самая большая новость – несчастный случай в Стенвике. С фотографиями Бенгта Нюберга – панорама каменоломни с наложенной стрелкой, указывающей, где произошло несчастье.
Значит, полиция в Боргхольме уверена – несчастный случай. Старый Адольфссон хотел передвинуть статую поближе к краю, поскользнулся и упал. Хотел удержаться, а вместо этого свалил изваяние на себя. Ничто не указывает на преступление.
Репортаж был на полстраницы, но Герлоф дальше читать не стал. Перелистал газету – обычные новости. Затянувшееся строительство в Лонгвике, пожар в амбаре под Лётторпом. Выживший из ума старик, ушедший в альвар, все еще не найден. Найдут, конечно, но ведь наверняка замерз, бедняга…
Герлоф сложил газету и положил назад на ночной столик. Взгляд его упал на кошелек Эрнста на столе. Открыл, посмотрел на пачку денег и такую же толстую, если не толще, пачку квитанций. Деньги пусть лежат, а на квитанции можно взглянуть и попристальнее.
В основном чеки из продуктовых магазинов в Марнесе и Лонгвике. Выписанные самим Эрнстом от руки копии квитанций от летней продажи своих изделий.
Герлоф искал свежие, двух-трехдневной давности. Но не нашел.
Зато в самом низу лежал входной билет в музей. Музей дерева в Рамнебю. На кусочке плотной бумаги красовалось изображение штабеля досок. Наискосок шел синий штемпель: 13 сент.
Герлоф положил билет на тумбочку. Остальные квитанции и чеки скрепил скрепкой и засунул в ящик стола. Подвинул к себе тетрадь, взял карандаш и, подумав, записал следующее:
Вера Кант улыбалась на похоронах сына.
И еще вот что:
Эрнст посетил пилораму Кантов в Рамнебю.
Вложил билет в тетрадь, захлопнул и сел. Ждал, когда принесут вечерний кофе. Привычки, привычки… чем старше становишься, тем важнее привычки. Привычки становятся ритуалами и заменяют жизнь.
13
Юлия просто-напросто не заметила, как выпила первый бокал. Она видела, как Астрид разливает вино, смотрела на маленький руби новый водоворот, потом протянула руку – и, к своему удивлению, обнаружила, что бокал пуст. Но вкус вина во рту, знакомое, медленно разливающееся по телу тепло свидетельствовали недвусмысленно – да, я выпила. И чувство свидания с давно не виденным другом.