Мертвая зыбь (др. перевод)
Шрифт:
– Никогда и не было интересно, – устало сказала Юлия. – Но газета как-то выживает.
– Сидим мы, значит, в кухне, завтракаем… я-то первый прочитал статью. А потом уж Ламберт. Как раз о твоем мальчике. Ну, я и спросил, что он думает. А он сложил газету и говорит: погиб мальчик.
Юлия невольно зажмурилась. Потом кивнула.
– В проливе?
– Нет. Не в проливе, а вот что… Ламберт сказал, убили его. В альваре.
– Убили?.. – У Юлии по коже побежали ледяные мурашки.
– Какой-то мужчина его убил. В тот же день, как мальчонка пропал. Какой-то тип… Ламберт сказал, он, этот
Снова повисло молчание. Какая-то из несушек нервно затрепыхалась у стены.
– И больше ничего, – продолжил Свен-Улуф. – Ни о мальчике, ни об этом типе.
Без имен. Никаких имен в Ламбертовых снах, по-видимому, не возникало. Мужчина… мальчик… Безымянные сны.
Старик появился с пятью яйцами в руках и с испугом посмотрел на Юлию – а вдруг ей взбредет в голову и на него наброситься, как на покойного брата?
Юлия вздохнула.
– Теперь я знаю… спасибо.
– Ячейку дать? – спросил Свен-Улуф.
Теперь она знала.
Пыталась убедить себя, что Ламберт мог ошибиться или что его брат просто-напросто выдумал всю эту историю, но безуспешно. Теперь она знала.
По дороге домой остановилась на дороге, посмотрела, как пенится вода у скалы, и проплакала больше десяти минут.
Она теперь знала, и знание это было нестерпимым. Словно бы Йенс исчез не двадцать лет, а несколько дней назад – старая рана опять начала кровоточить. Теперь предстояло впустить в сознание мертвого Йенса. Только не сразу… не сразу. Сразу я не выдержу.
Йенс мертв.
И она это знала. Знала, но все равно хотела его увидеть, хотя бы его тело. Его останки. Если не получится, узнать, что с ним случилось. Для этого она и приехала.
Слезы на ветру высохли. Она подняла велосипед, оттолкнулась и села в седло.
У каменоломни ей встретилась Астрид. Она выгуливала своего неугомонного пса и тут же пригласила Юлию поужинать. Она, похоже, даже не заметила заплаканные, красные глаза Юлии. Или сделала вид, что не заметила.
Свиные котлеты, вареная картошка – и красное вино. У нее вдруг проснулся зверский аппетит, и выпила она больше, чем следовало в гостях. Но после третьего бокала ей стало легче, мысль о Йенсе отзывалась лишь тупой болью. Йенс мертв, но она же это знала и раньше. И никакой надежды у нее не было, она потеряла надежду уже через несколько дней после его исчезновения. Никакой надежды.
– Значит, вы ездили в Лонгвик? – прервала ее смутные размышления Астрид.
– Да… а вчера была в Марнесе. – Ей не хотелось думать о Лонгвике и о провидческих снах Ламберта Нильссона.
– Что-то там произошло? – пристально посмотрела на нее Астрид.
– Да нет, ничего особенного… Была на могиле Нильса Канта. Герлоф почему-то решил, что мне надо на нее посмотреть.
– А, эта могила… – сказала Астрид, покачивая перед собой бокал.
– Я хотела спросить одну вещь… Вы, может, и не знаете, я насчет этих немцев, которых Нильс Кант убил в альваре. Наверное, не они одни добрались морем до Эланда?
– Насколько я знаю – не так много. Около сотни, я думаю. Те, кто спасался от войны в Прибалтике. Большинство высадились в Смоланде. Они мечтали вернуться
– Немного читала… давно.
Она смутно помнила что-то из школы насчет беженцев с занятых советскими войсками территорий, но в то время история Эланда ее не особенно интересовала, а история Швеции и мировая история – и подавно.
– А что еще вы делали в Марнесе?
– Ела ланч с полицейским. Леннарт Хенрикссон.
– Вот как. Ну что ж, хороший парень. И красивый.
Юлия кивнула.
– И с Леннартом вы тоже говорили про Нильса Канта?
Юлия задумалась – что ответить? И почему Астрид об этом спрашивает?
– Я упомянула, что была на его могиле. И все.
– Лучше с ним про Канта не говорить. Это ему неприятно.
– Неприятно? Почему?
– Старая история… – Астрид отпила немного вина. – Леннарт ведь сын Курта. – Она многозначительно посмотрела на Юлию, словно этот факт что-то мог объяснить.
– Какого Курта?
– Курта Хенрикссона.
Юлия непонимающе уставилась на Астрид.
– Ну и что?
– Курт Хенрикссон был констеблем в Марнесе. Тогда эта должность называлась шикарно – уполномоченный.
– И что?
– Это ему предстояло задержать Нильса Канта по подозрению в убийстве немцев.
Эланд, май 1945
Нильс Кант пилит свое ружье.
Стоит, согнувшись, в жарком сарае, где березовые дрова сложены в поленницу до самой крыши, и пилит, пилит… Дрова сложены небрежно, могут в любую минуту обрушиться. На колоде лежит его «хускварна», ствол уже почти полностью отпилен. Левой ногой в тяжелом сапоге он прижимает приклад. Медленно, но упрямо водит ножовкой по металлу – туда-сюда, туда-сюда, – то и дело отмахиваясь от надоедливых мух, так и норовящих сесть на его вспотевшее лицо.
Во дворе все тихо. Его мать Вера в кухне, собирает ему рюкзак.
Нильс пилит и пилит. Наконец полотно прогрызает последний миллиметр металла, и отпиленный кусок ствола со звоном падает на каменный пол.
Он поднимает обрезок и сует его в щель поленницы, в самый низ, кладет ножовку на колоду. Переломил ствол и зарядил два патрона.
Все.
Нильс выходит из дровяного сарая и ставит обрез в тень.
Он готов.
Всего четыре дня прошло, а уже все в Стенвике знают, что произошло в альваре. НЕМЕЦКИЕ СОЛДАТЫ НАЙДЕНЫ МЕРТВЫМИ – РАССТРЕЛЯНЫ ИЗ ДРОБОВИКА. Рубрика на первой странице «Эландс Постен». Огромными буквами, такими же, как когда немецкие бомбы падали в лес под Боргхольмом.
Врут они – никого Нильс не расстреливал. Он угодил в перестрелку с двумя немецкими солдатами – и вышел победителем.
Но люди не хотят это понимать. Накануне он в кои-то веки отправился в поселок, проходил мимо мельницы и поймал на себе молчаливые взгляды мельников. Он знает – они сплетничают у него за спиной. Все только об этом и говорят. «Расстрел в альваре!» Знали бы они…
Он входит в дом.
Мать стоит молча спиной к нему, смотрит в окно на альвар, но даже по спине видно, в каком она состоянии. Узкие плечи под серой блузкой вздрагивают.