Мёртвая зыбь
Шрифт:
— Да. Я ему говорил о вас. Ну что ж… Действуйте, главное — действуйте. А то вот видите… — Он оглянулся на свиту: — Скучают.
И, милостиво кивнув Якушеву, вышел.
Свита окружила гостя: «Когда в Москву, в Кремль?» Он еле отвязался. Сказал, что торопится, предстоит обед с Коковцовым.
Так кончилось последнее свидание Якушева с Николаем Николаевичем.
На маленькой старинной площади, в известном всем парижским гурманам ресторане «Дрюан», состоялся обед с Коковцовым и Кутеповым.
О Коковцове в Петрограде говорили как
Об этом разговоре Якушев писал:
«Коковцов постарел, но он все же самый умный в эмиграции, разбирающийся в обстановке. Следит за советской прессой, за нашими финансами, экономикой, понимает, что нэп, в общем, принёс пользу.
— Конечно, советские мне враги до гроба, но, признаться, меня удивляет порядок, потом отношение к памятникам старины…
Я слушал и думал, уж не ловит ли он меня. Даже после благополучного свидания с «Верховным» мне было как-то тревожно. Коковцов вёл себя странно. Чересчур был ласков. Тут мне пришло в голову: Захарченко внушила им мысль, что я хочу быть премьером. Я сказал:
— Ну, не ради памятников терпеть большевиков, граф…
Коковцов усмехнулся:
— Не ради этого, конечно. Вообще дело идёт к развязке, но я не вижу силы, которая возьмёт власть.
Вот тут я ему и выложил:
— У нас есть кандидатура председателя совета министров.
— Интересно… Кто же? Назовите.
— Граф Владимир Николаевич Коковцов.
Старик заволновался, заёрзал и говорит:
— Что вы… В семьдесят два года мне такой пост не по силам.
— Гинденбургу — германскому президенту — семьдесят восемь.
И тут меня осенила другая мысль, прямо по вдохновению, я говорю Кутепову:
— Мы, Александр Павлович, предлагаем вам пост командующего всеми вооружёнными силами центральной России.
Кутепов чуть не ахнул. Встал с бокалом в руке и говорит:
— Отказываться от воинского долга — не в моих правилах. Позвольте, граф, выпить за будущего премьер-министра, ваше здоровье!
Я провозгласил тост за будущего командующего.
— Как у вашей организации со средствами? — спрашивает Коковцов. — Мак-Кормик обещал дать, но пока это только обещания.
Тут я ему поплакался на безденежье, и он мне посочувствовал. Разговор зашёл о другом, о коллекции орденов и датского фарфора, принадлежавшей Коковцову; она осталась у его сестры в Ленинграде. Пообещал переслать ему коллекцию в Париж».
В тот же вечер, 5 декабря 1926 года, Якушев отправился с визитом к Шульгину. Он жил вблизи Булонского леса. Шульгин встретил дружески, но жена — холодно:
— Это вы придумали поездку Василия Витальевича в Россию? Боже, как я за него волновалась!
Говорили с Шульгиным о Врангеле. После благополучного возвращения Шульгина Врангель подобрел к «Тресту». Однако Чебышёв по-прежнему подозрительно относится к Якушеву.
— Я ему говорю: я сам был в России, следил за всем и все видел. Выходит так, что я слепой, а вы все видите из
На следующий день, 6 декабря, Якушев встретился с представителем пражского «Союза галлиполийцев». Был разговор о жертвенности, о молодых, которые рвутся к активным действиям.
— В чем активность? — возражал Якушев. — В терроре? В покушениях на полпредов за границей? Не умеют конспирировать, птенцы желторотые. Будут только обузой для нас. Вот сделайте им экзамен — пусть проберутся из Чехии в Польшу без виз. Подвиг, жертвенность — эффектно звучит, но кому нужны эти жертвы? Младенцы…
Якушев встретился с приехавшим из Марселя генералом Улагаем, в прошлом крупным помещиком Харьковской губернии. Его специально вызвал Кутепов, чтобы доказать возможность конспиративной работы белых эмигрантов в России. Улагай был связан со своими родичами на Кубани, послал несколько казачьих офицеров и намеревался ещё послать одного — полковника Орлова. Адъютант Улагая — Венеровский — проникал через турецкую границу до Сочи. Улагай сказал Якушеву:
— «Трест» признаю, лично вам верю, господа… Но как дойдёт до дела, буду беспощаден и неумолим.
Якушев хорошо знал, на что способен этот изверг.
На квартире Кутепова обсуждали технику отправки людей. Пришлось прочесть что-то вроде реферата, объяснить, как пользоваться шифром по книге. Улагай просил выправить документы для рвущихся в Россию его «молодцов». Несомненно, они будут посылать в Россию людей и более опасных, чем те, которых посылали раньше.
Показывали этих людей. Якушев говорил с ними и думал: «Если бы им пришла в голову мысль, кем я послан в Париж в действительности, они не дали бы мне уйти живым».
Накануне отъезда к нему приехал в гостиницу Кутепов.
— Хочу вам сказать напрямик, Александр Александрович… Ведь у вас есть здесь противники, даже больше чем противники.
— Конечно, есть. Вот хоть бы тот же Чебышёв. По его словам, я чуть не агент ГПУ.
— Не один Чебышёв… Не он один.
Разговор был с глазу на глаз. И Кутепов временами бросал в сторону Якушева испытующий взгляд.
— Климович…
— Он? Ну, знаете, Александр Павлович! Он не у дел, притом из врангелевского окружения, а вы знаете, как к нам, николаевцам, относится Врангель. Климович не бонапартист, врангелист, но это одно и то же. Верите вы нам, «Тресту», или нет — вот в чем вопрос, генерал.
— Конечно, верю. Иначе зачем мы бы тратили время?
И тут Кутепов развернул привезённый пакет: портрет «Верховного» на коне, с трогательной надписью «Тресту». Оказалось, что Николай Николаевич, тряхнув стариной, упражняется в верховой езде в ожидании торжественного въезда в Москву. Кутепов привёз и обращение к войску, написанное чуть не на древнеславянском языке. Там все было: и «поелику», и «дабы», и «осени себя крёстным знамением», — не было только «христолюбивого воинства».
Перед отъездом Якушев отправил письмо Коковцову: