Мёртвая зыбь
Шрифт:
— И это не секрет, о чем? Или “дуракам полработы не показывают”?
— В отличие от некоторых своих соратников по перу я ни за дураков, ни за литературных карманников, слушателей своих не считаю. Ценю их, как друзей. Они — невольные помощники мои. Порой вопросами или попутными замечаниями помогает мне увидеть еще не написанное.
— А коли на то пошло, то о чем роман вы нам подарите?
— О любви.
Скуластое лицо Петра Григорьевича разочарованно вытянулось, вихрастые брови полезли на лоб:
— Про любовь? Так это же для баб, а не для мужицкого рассудка.
— Не
— Да, в этом правда есть. Ни ненависть между отцами, ни родовая месть не в силах ей помешать. И даже рубежи войны, хоть могут разделить любящих, но не погасят настоящих чувств. Вот разве смерть иль расстояния и время, когда “с глаз долой — из сердца вон”…
— Вот-вот! Заглянули вы в мои замыслы, как в омут, на дне которого — роман.
— Меж звезд влюбленных развести хотите? Написать, как сохнут от любви? — и он замотал седеющей кудрявой головой.
— Нет, нет! Такая мрачность не по мне. Я лишь поставлю перед каждым “неразрешимые задачи” и посмотрю, как они будут их решать. И тем проявят свой характер, покажут пусть на что способен Человек.
— Берете круто. Как мужик у вас поступит? Ему лететь к созвездиям, ей — горевать соломенной вдовой? Вы так придумали?
— Почти что так. Характером герой мой тверд. К тому же он готовил звездный перелет задолго до встречи со своей любовью. И рейс спасательный. Отец его, кому “посмертный” памятник стоит, живым объявился на аварийном космолете. Ждет помощи вблизи кольца астероидов, — фантазировал “находу” Званцев. — Сын был назначен командиром корабля, чтоб, после оказания помощи, лететь к далекой планете Реле. Мог ли он отступить? Как поступили б вы?
— В войну я дезертиром бы не стал, кто б не ждал меня дома!
— Он так же поступил, как солдат Космоса, и дезертиром, как вы вспомнили, не стал.
— А как она? Слез лужу пролила и за другого вышла?
— О нет! У нее совсем иной характер. Чем слезы лить, отчаянно решилась сама Время оседлать.
— Так кто же ей “коня” такого подведет?
— Конь этот — “Парадокс времени”.
— А это что за зверь? И ходит под седлом?
— Всем, кто мыслит по шаблону, кажется невероятным, что для тех, кто летит в Космосе со субсветовою скоростью, время сокращается. Оставшийся на Земле близкий человек стареет, а улетевший — остается молодым.
— Свежо предание, но…
— Вот так же думают и почтенные ретрограды. Но космолетчики, вслед за Гагариным, Леоновым и Терешковой, больше года жить будут на орбитальной станции, облетать Землю со скоростью, по сравнению со световой (300 000 км/сек), ничтожной (11,2 км/сек), но в конце полета все ж увидят, что их наручные часы отстали от земных на 14 минут. И станут они на целых четверть часа моложе сверстников. Когда ж корабль по скорости приблизится к световой, то сутки на нем станут равными земному году.
— Да как же это может быть?
— Это следует из “принципа относительности”. Представьте: вы на перроне друга провожали, и поезд двинулся. Ваш друг по вагону
— Коль это так, то в разлуке чем поможет?
— Допустим, улетит возлюбленный к планете, что отстоит на двадцать световых лет. То есть свет или тело, летящее со скоростью света, пройдет это расстояние за 20 земных лет. На разгон без превышения привычного ускорения земной тяжести понадобится год, и еще год — на торможение. И столько же при возвращении, да год на изучение планеты. Все по земному исчислению. А мы с вами уже знаем, что по корабельному времени, когда он летит со субсветовой скоростью, земной год для космонавта промелькнет за сутки. И сквозь основную бездну космонавт пролетит не за двадцать лет, на которые здесь постареем мы, а наш герой, прожив в полете в общей сложности пять лет, домой вернется только возмужав. Возлюбленную же свою застанет старушкой семидесяти пяти лет. И отнестись к ней мог бы, как к своей бабушке.
— И впрямь ей впору было б внуков заиметь, его ровесников.
— Да, это было б так, если б не Великая Любовь.
— Да чем она поможет? Вдове, что не меньше любила мужа, дано лишь убиваться на его могиле.
— Да, зная, что он никогда не вернется.
— Да молодому лучше не вертаться к ней, старухе!
— Но есть средство не стать старухой!
— Тут без колдовства не обойтись, а я в него не верю.
— Герой наш дьявола не вызывал, а сохранил себя за счет необычайной скорости полета.
— Неужто героиня ваша тоже полетела?
— Опять вы отгадали, Петр Григорьевич, мой сюжетный ход. С вами в шахматы опасно играть.
— Шахматы не шахматы, а в шашки я играл неплохо. Она же как? За ним, что ль следом верхом на “Парадоксе” поскакала?
— В другую сторону, к более дальней, чем Рела, планете Этане в Созвездии Близнецов.
— Мои ребята это созвездие своим считают. Но как она решилась на такое?
— Сила любви. И моя Вилена вместо того, чтоб стать знаменитой пианисткой, как ей пророчили, прошла курс звездной школы, чтоб “парадокс времени” послужил бы ей.
— Ужели в Космосе такой большой уж выбор? Куда не полети, на чудеса наткнешься.
— И в этом вы правы, Петр Григорьевич. Бесспорно, во Вселенной мы не одиноки. В ней великое множество миров, вполне пригодных для развития жизни и появления разумян.
— Вроде нас что ли? Иль поумнее? Не убивают за то, что другие молятся не так, или богаче тебя живут?
— Высший разум, несомненно, гуманен, но что встретят наши космонавты? Если жизнь, то какую?
— Наверно, на людей похожих, а то какими еще им быть? Творец Адама создавал по образу и подобию своему, быть может, не в одном земном Эдеме, а на других планетах тоже.