Мёртвое море памяти

Кузьмичёва Елена

– Вы изменились, – как-то бестактно произнес я, – ни за что бы вас не узнал.

– А ты остался прежним, – добродушно ответил он, видимо, прекрасно помня, каким неуклюжим ребенком я был.

Из вежливости он пригласил меня к себе, я хотел отклонить предложение, но он зачем-то настаивал, просил рассказать, как живут родители. И, хотя я ничего о них не знал, мне пришлось согласиться – из вежливости.

У него в кабинете висели посредственные серые часы с бликующим маятником, который навязчиво отсчитывал секунды, что я терял там. На стуле сидел упитанный лысеющий мужчина с улыбкой, словно приклеенной к лицу. Мне в глаз попала мошка. И сейчас, чувствуя резь под правым веком, я представлял, как муха умирает, задохнувшись моими слезами. Её крохотные черные лапки отделяются

от тела и отплывают к уголку глаза. Какие-то слова проплывали мимо меня в открытую дверь за моей спиной. Я не утруждал себя реакцией. Я вспомнил потрескивающий мороз одного осеннего дня. Ранним деревенским утром я вышел за водой, и было слышно, как под сапогами потрескивали замерзшие, ещё пестрые листья, а полые лужи обманывали ноги тончайшим льдом на поверхности. Я вдыхал остывший за ночь воздух и чувствовал, как в легкие втекает непродолжительное осеннее утро, обреченное растаять под вновь взошедшим солнцем. Теперь это утро оказалось за непреодолимой стеной между прошлым и настоящим. Меня душили эти персикового цвета стены, глянцевый маятник, шарахающийся от воображаемой вертикали, этот неправдоподобный мужчина, чьи слова я не слышал за беззвучными криками о помощи тонущей мухи, которую я обрек неосторожными пальцами на соленую смерть. В пряном запахе только что заваренного не мной чая мне чудился аромат мелиссы, которую три месяца изнуряющего лета съедали маленькие блестящие жучки, а я смотрел и стряхивал пепел в горшок с пожелтевшей землей, и вздыхая, принимал смерть никчемного растения, которому перед самым моим отъездом суждено было воскреснуть и расточать свой ментоловый запах в опустевшей квартире, которую я тихо оставил, пустившись в безоглядное бегство от всего, что считал своим. Что считал бесконечным, как ту весну, что подарила мне мечту о чертополоховом поле. Как счастье за плотно задвинутыми шторами, где я с яростной надеждой на дождь глядел в стену, упираясь глазами в штукатурку. Блестящие капли застывали на поникших после грозы листьях. Двор был залит светом, хлынувшим с туч после обильного дождя. Наклеенная улыбка слетела со стареющего лица напротив. Я лениво наблюдал за движениями его пухлых губ и за безвольным взглядом, плавающим в пространстве. Какой из него психолог? Он говорит в пустоту, но думает, что его слышат. Но чтобы быть услышанным мало просто говорить.

Черное полотно траурной ткани накрыло оживающую мелиссу. Я на похоронах, в моих руках две розы, обжигающие ладони живыми зеленеющими стеблями, смеющимися над смертью, прежде чем лечь поверх мраморной плиты.

Фраза «до скорого, мне пора за работу» разлетается на слога и влетает в сознание побуквенно, теряя всякий смысл. Я собрал буквы в последовательность, и покинул мертвые стены персикового цвета. Солнце у парадного выхода застало меня врасплох, заблестев на пуговицах манжет. Ладони прошлись по влажным ветвям сирени и, мокрые, прижались к онемевшему лицу. Прочь.

Страница 64

Призраки

Домой я не пошел. Трижды проехав в автобусе по одному и тому же маршруту, я вышел на вновь помрачневшую, пасмурную улицу, сопровождаемый настойчивым взглядом кондуктора, которая уже полчаса не спускала с меня настороженных глаз.

Вдали шумели поезда, под ногами были рельсы. В темноте я спотыкался о них и падал, приникая к чуть похолодевшей вечерней земле. Ненависть трепыхалась у меня в груди как тысяча отчаянных сердец. Ненависть ко всем обрюзгшим, старым лицам. К лицемерию незнакомцев, к проклятой вежливости, к случайным встречам, которых я не хотел. Ко всей этой случайной жизни, у которой нет памяти, – в которой нельзя оглядываться.

Я шел, не разбирая дороги, быстро доверившись случайному маршруту. Чьи-то руки касались выключателей, и в окнах красиво угасал свет. Я почувствовал дождь, только когда насквозь промокла одежда. И всё обрело ясность. Небо роняло на землю тяжелые капли, которые разбивали лужи с таким грохотом, словно рушились целые города. Я шел следом за своей тенью, которая давно перестала быть видимой, но всегда обгоняла меня на полшага. Мимо беззвучно проходили нечеткие черные силуэты, оставляя за собой безвоздушный шлейф настороженного холода.

Мои

следы терялись в грязном потоке безудержного дождя. Порой случайный свет дальнего автомобиля высвечивал четкие контуры прохожих, которые я видел сквозь завесу дождя необычайно четко. Сколько в моей жизни было прохожих. И все они – только проходили, и шли, невозмутимо двигались дальше. Я видел задумчивый взгляд Тимура, тонкие пальцы Аллы. Они преследуют мою память, даже в воспоминаниях поворачиваясь ко мне спиной. Я заставлял себя проходить мимо этих воспоминаний, лишь скользнув тоскливым взглядом по немым спинам.

Я лег между рельсами, поперек ещё теплящихся деревянных шпал, и закрыл глаза. В невидимых тучах громыхали раскаты. Я разбивал руками стекающие стены, я ломал пальцы, заставляя себя хоть что-нибудь почувствовать – в настоящем – в эту секунду. Но всё было бесполезно. Мои глаза опустели. Мои силы иссякли, я лежал под нескончаемым громом, подо мной текли грязные ручьи, мои собственные слезы раскаленным железом рассекали щеки, мешаясь с дождем.

Я накрыл лицо ледяными руками. Перечеркивая небо, потрескивали провода. Всё это только сон, – говорил я себе. Всё на свете – сон. Все цели – только иллюзия, жалкий самообман, спасающий от скуки. Я не спасал себя самообманами целей, я смеялся над судьбой, лежа между рельсами, думая о том, что в моей жизни полно других иллюзий.

Приближался поезд. Я перевалился через рельсу и, лежа на спине, наблюдал, как проносятся с грохотом грузовые вагоны, до тех пор, пока звук не умер где-то вдали.

Страница 65

Дождь и вокзальное кофе

Задерживаться в этом городе было ни к чему. Я собрал свой небольшой рюкзак и пошел на вокзал, надеясь уехать ночным поездом.

Бледные губы подергивались изморозью слов, оставаясь при этом плотно сжатыми. Я превращал слова в тишину, мысленно стирая их по одной букве, справа налево, чтобы не дать им вырваться наружу.

Я уже давно не был дома. Я забыл чувство уюта, когда приходишь туда, откуда тебе не хочется уходить. Иногда мне казалось, что я забыл голоса близких. Но когда я думал о них, знакомые интонации оживали в голове извечным воспоминанием.

Поезда не оказалось, и я заснул на притихшем ночном вокзале, положив голову на смятую куртку. Я увидел себя бегущим по заснеженному полю, искры снега взлетали из-под ног. Я был самим собой и в то же время провожал себя взглядом и сразу устремлялся следом. Я видел себя лежащим на полу в своей комнате. Подняв левую руку, я мог дотянуться до дивана. Сквозь пыльное оконное стекло я видел, как проплывали тучи, на подоконнике уютно расправил листья мой единственный цветок. Я только что поговорил с матерью. За стеной, в квартире соседей, играла приторно-грустная мелодия, но почему-то я был рад её слышать. Я заметил руку, чуть свесившуюся с дивана.

Алла? – тихо позвал я, обращаясь скорее к себе, чем к ней. На лицо падал тёплый искрящийся снег. В окне пропали стекла, из комнаты исчезли стены. Её голос, шутя, упрекнул меня за глупый вопрос, и тонкие пальцы запутались в моих волосах. Зазвонил телефон. Я протянул руку к трубке, но, по случайной прихоти сновидения, не мог её поднять.

Телефон продолжал звонить. Снег задрожал и повис в воздухе, как миллионы сломавшихся секундных стрелок. Осколки стекла влетели в окна и срослись в прозрачную поверхность, усеянную трещинами.

Я открыл глаза. Вокзальные часы показывали 3:23. Рассеянный мужчина в нескольких метрах от меня застыл в кресле, положив на колено руку со стаканом кофе. Я чувствовал сладкий и тёплый запах, мне кажется, я чувствовал его рассеянную жизнь, которая могла бы утонуть в чайной ложке вокзального кофе. За окном шел дождь, пахло мокрой одеждой и людьми. Рука, которую я, уснув, неосторожно оставил под головой, казалась чужой, я пытался заставить онемевшие пальцы двигаться. Отвратительно посредственный голос сообщил о прибытии не моего поезда. Хотелось кричать. Реальность была мучительней любого кошмара. Бросив неподвижную руку на стул, я прислонился к его жесткой спинке и закрыл глаза, спасая себя от реальности. Но запах кофе не давал мне вернуться в снежную комнату.