Мёртвое море памяти
Шрифт:
Мимо меня бежали люди, бежали быстро, вцепившись пальцами в зонт, словно боясь захлебнуться грозой. Они перепрыгивали через лужи, перебегали дороги на красный свет, лишь бы уберечься от льющейся с неба воды. А я всё стоял и стоял посреди улицы, подставив лицо дождю.
Проливной дождь вопросов начался внутри меня. Где же ты, Алла? Где ты была, когда я мог умереть под машиной? Где пряталась, когда я искал встречи с тобой? Как позволила ты мне сбросить с моста все твои слова? Как могла ты прожить со мной целую жизнь во сне и забыть обо мне наяву? Знаешь ли ты о том, что мы прожили во сне целую жизнь вместе? Почему ты никогда не станешь искать меня, сколь бы потерянным я не был? Где же ты, Алла?
Я искал Аллу глазами, их застилал дождь, прозрачные капли стекали по радужной оболочке и спускались
Гроза прошла быстро, и вместе с ней театральность города сникла с томностью уставшего актера, исчезла, сделав последний реверанс, разрешив выйти на сцену обыкновенным людям. Неторопливо плелись по дорожкам промокшие насквозь замерзшие люди, которым уже нечего было терять под последними каплями утихшего дождя. Влажный асфальт блестел под несмелыми лучами промокшего солнца, которое поглядывало на город сквозь посветлевшие тучи.
Дома я снял мокрую одежду, сделал себе кофе, и всё встало на свои места. Сон вновь стал сном, а жизнь осталась моей жизнью, в которой я выдумал только смысл. Не более того. Я выдумал смысл бегства, и сбежал. Я выдумал смысл Аллиных глаз, и теперь искал их повсюду. Но можно ли представить, чтобы я увидел свой смысл в других глазах?
Один и тот же вопрос не переставал звучать внутри меня, дождь был бессилен его смыть. Где она была? Где она была, когда я бродил по пустым ночным дворам чужого города, где никогда раньше не бывал? Где она была, когда я подбирал слова, чтобы рассказать ей о том, что со мной происходило, а потом оставлял их навсегда внутри? Где она была, когда я мог умереть, но не умер, кажется, лишь для того, чтобы сидеть теперь в полутемной комнате и искать в померкших красках вечера ответа на вопрос, где она была? Где она была, когда я писал ей письма и выбрасывал их, чтобы они никогда не были прочитаны? Где она была, когда в пять часов утра я замерзал на своем не застекленном балконе и курил, вспоминая только о ней? Где она была каждую ночь, когда снилась мне, а потом внезапно пропадала, словно ошиблась дверью и нечаянно приснилась именно мне вместо кого-то другого?
Где она была, спрашивал я у воздуха, пропитанного сигаретным дымом, в котором затерялся и наконец, вовсе исчез вожделенный запах мятного чая, который я заварил, но так и не выпил. Но воздух ничего не отвечал, только избегал моего взгляда, словно не знал, какими словами нужно сказать мне одну простую вещь, которая будет единственно верным ответом. Я смотрел в воздух, избегая дышать им, чтобы он не проник в меня, чтобы молекулы кислорода не рассказали мне ту самую безнадежную тайну, которой я никогда не хотел бы обладать. Но спустя время мне всё же пришлось вдохнуть в себя воздух, и с этого момента я больше не мог сказать себе: «Я не знаю». Теперь я знал, где она была. Да, я знал, где. Она всегда была здесь, потому что она и есть воздух.
Страница 60
Белый пунктир и фигура на берегу
Улицы затихли, торжественно стемнели, – город накрыла ночь. Выспавшись днём, я больше не мог заснуть. Лежа на спине и раскинув руки на простыне, я смотрел в тёмный провал потолка и ждал, чтобы ночь ушла. Но сегодня она была похожа на мучительную вечность, невозможно растягивая отпущенные ей минуты.
Перед глазами бессонно кружились образы из прошлого, таяли мысли, воплощаясь в живые картины воспоминаний. В конце концов, я не выдержал. Отвел глаза от темного провала, накинул плащ и бросился в ночной город, как в спасительные для задыхающейся рыбы воды моря. В темноте не было театральности, тишина стала колыбельной песней для актеров и зрителей, зажгла фонари вдоль дорог, будто специально для того, чтобы лучше видеть тех, кто не уснул под её беззвучное пение.
Я не спеша двигался по белому пунктиру, который делил надвое широкое шоссе.
Переезжая на поезде через железнодорожный мост, я видел, что в этом городе есть река. Я хотел найти её, хотел наблюдать, как утекает вода, прислушаться к её голосу, который, то веселым журчанием, то глухим шумом молвил о том, что всё уносится прочь, и угнаться за жизнью можно, только если плывешь по течению. Я всегда сидел на берегу.
Этой ночью я всё-таки нашел реку, не встретив на пути никого, кто мог бы указать мне дорогу. Я вышел на небольшую набережную, где под высокими деревьями стояли лавочки, освещенные редкими фонарями, свет которых выхватывал из темноты то пролет белого забора, то куст, который, казалось, испугавшись, прирос к земле на пути к свободному течению. Тени деревьев раскачивались на бетонных плитах у меня под ногами. Как когда-то раньше. Я сел на лавочку и только тогда заметил, оглядевшись кругом, что на соседней лавке застыла тихая мужская фигура. Неподвижность нарушала только рука, которая то и дело поглаживала пушистого кота, лежащего рядом. Рука казалась единственной живой составляющей этого человека. Кот казался черным, – когда стало светать, я увидел, что он и был чёрным. Его глаза, которые то и дело наблюдали за мной, подтверждали темноту яркими зелеными вспышками. Мужчина ни разу не взглянул в мою сторону. Я почувствовал к нему нечто похожее на дружбу, которую испытывал к тому, кто выходил курить на балкон в одно и то же время со мной. Вдвоем мы могли бы составить прекрасную скульптурную композицию для города памятников. Двое чужих друг другу людей и одна кошка, которые молча прислушиваются к голосам воды и думают каждый о своем. Двое, соединенные шумом воды и разделенные всем остальным. Может ли быть более хрупкая связь? Может, – я это знал.
Я хотел угадать, о чем он думал, и был ничтожный шанс, что я действительно угадаю, что наши мысли на миг сольются подобно рекам. Гармония нашей обособленности была бы грубо нарушена, – ради чего? Это мне вовсе не нужно. Забыв о нём на время, я вдыхал влажный воздух, впитавший капли дождя, я выдыхал воздух, я думал об Алле, рядом с которой мне всегда становилось легче дышать. Но внутри меня всё ещё разливалась гроза, и ещё не упали её последние капли.
Стоит ли чего-то ждать, когда сам не оправдал ни одного ожидания? Стоит ли так отчаянно искать в чьих-то мыслях себя? Воспоминания обо мне в чужих головах давно распались на атомы и растворились в безвоздушном пространстве прошлого. Когда-то мне казалось, что людям есть до меня дело. Реальность била в глаза. Им всё равно. Безразличные руки лениво тянулись к моим ладоням, равнодушные взгляды на миг встречались с моими широко раскрытыми глазами и скользили, спадали, падали вниз. Бесполезные слова выныривали в воздух из равнодушных губ, и в воздухе им было суждено повиснуть навечно. Я вдыхал слова вместе с кислородом, как допинг, как новый повод сделать ещё один вдох. Напрасно. Выдыхая слова наружу, я думал о том, что придал им слишком много значения. Пришлось сделать очень длинный выдох, чтобы извлечь из себя эти фальшивые ноты синтаксиса. Никогда не придавайте словам значения. Не придавайте значения жестам и мимике. Что бы я ни услышал, что бы ни увидел, я знал, что без меня жизнь каждого была бы столь же похожей на жизнь. Без меня их руки столь же лениво скользили бы по чужой коже и глаза опускались бы на тот же самый истертый шагами асфальт, по которому недавно ступали мои замерзшие ноги. Без меня всё было бы так же, совершенно так же. Только без меня. Как проста, божественно проста эта очевидность.
Равный нулю, я прирос мыслями к истертому шагами асфальту и глазами – к придуманной входной двери, которую сам только что мысленно закрыл за спинами всех, кто хотел уйти. За спинами всех.
Краем глаза я видел, что мужчина сидел на том же месте. Я был благодарен ему за то, что он ни разу не взглянул в мою сторону, за то, что ещё одна чужая жизнь не легла на мои плечи, только молча обитала рядом и смотрела вдаль глазами неподвижного мужчины, так похожего на бронзовый памятник. Наши жизни не соприкасались. Я думал о том, что скоро наступит рассвет и, если мы дождемся его на набережной, то прежде чем уйти, я пожму ему руку на прощание.