Мертвое время
Шрифт:
Ему нравилось это место. Дорогие брюлики, яркие цвета, дизайнерские солнцезащитные очки — в воздухе здесь стоял запах роскоши. И он был частью этого места, этой роскоши — лишь очень немногое, вроде трех бывших жен и двадцатичетырехлетней стриптизерши, которую он теперь трахал, заставляло его ненадолго забывать об этом. Когда-нибудь здесь он и умрет — состоявшимся, всего достигшим, довольным жизнью человеком!
Кабриолет проплывал мимо уютных баров и ресторанов, магазина «Булгари», бара «У Джека», потом миновал «Хлоэ», «Американскую пивную»,
Облаченный в мешковатую белую рубашку, шорты-бермуды и сандалии «Гуччи», вдыхая приятный запах, исходивший от обтянутых тонкой кожей сидений, он вел машину неспешно, стараясь не обгонять беспечных прохожих. Он никуда не торопился; до отъезда в аэропорт времени оставалось еще столько, что он вполне успевал спокойно пообедать и сгонять партию-другую в гольф, а сейчас просто наслаждался жизнью. Он был очень доволен собой — даже более доволен, чем обычно. Благодушно принимая восхищенные взгляды, адресованные роллсу, он покачивал головой в такт звукам, несшимся из колонок стереосистемы, — играл «Миллионер» в исполнении «Доктора Хука». Ему нравилось проигрывать эту песню снова и снова, потому что им он, малыш Имон Поллок, родившийся в семье бедняка-неудачника, и был теперь — миллионером.
— «Денег больше, чем волос у лошадки», — пропел он во весь голос, вторя словам «Доктора Хука», и с лучезарной улыбкой помахал пухлым мизинцем улыбнувшейся ему миловидной женщине, потом притормозил перед молодой парой с прогулочной коляской, остановившейся поднять брошенную ребенком мягкую игрушку. Едва он это сделал, зазвонил телефон. Номер не определен, высветилось на экране.
Он поднес трубку к уху — никогда не знаешь, кто в толпе может тебя слушать.
— Имон Поллок на связи, — радостно произнес он.
— Это я. Как поживаешь?
— Как я поживаю? Да лучше некуда, спасибо! Солнышко светит, и я реально доволен жизнью. Да и с чего бы не быть довольным, а?
— У нас проблема. Кое-кому сейчас совсем не до веселья.
— Так как бы нам пролить на него немножко солнечного света?
— Начать можешь с того, что попытаешься вернуть к жизни его мертвую сестру.
На мгновение Поллоку показалось, что солнце забежало за тучку. Но небо по-прежнему было лазурно-синим.
— Она умерла?
— Твои головорезы убили ее.
Он выключил музыку.
— Ну, таких указаний я им не давал.
— И что ты намереваешься с этим делать?
— Я тебе скажу, что я намереваюсь с этим делать. Я намереваюсь как следует пообедать, затем поиграть в гольф на моем любимом поле, а потом меня ждет самолет. А ты?
— Когда я получу свою долю? — угрюмо спросил звонивший.
— Хороший мальчик, наконец-то мы говорим на одном языке!
— Ты говорил, что заплатишь мне сразу по оценке.
— Неужели?
— Да.
— Это совсем не в моем стиле. Боюсь, тебе придется запастись терпением, дорогуша.
— Мы так не договаривались, ублюдок!
Паренек в красных шортах фотографировал машину. Имон Поллок услужливо улыбнулся.
— Рад был пообщаться! — сказал он и отключился.
Он вновь врубил трек «Доктора Хука», думая уже об обеде. Сегодня можно побаловать себя запеченным омаром и бокальчиком — или двумя — «шабли». Нет ничего лучше аппетитной еды перед приятной партией в гольф.
Жизнь так прекрасна!
Он взглянул на золотые часы «Патримони» от «Вашерон Константен», стоимость которых на самом деле измерялась в гораздо большем количестве фунтовых банкнот, чем было волос у лошади, или измерялась бы, приобрети он их честно, по рыночной цене в двести тысяч фунтов.
Но слово «честность» отсутствовало в его словаре, как и другое — «совесть». Он похлопал себя по круглому, как мяч, животу. Да, сегодня он определенно настроен отведать омаров.
И совершенно всем доволен. И вот-вот станет намного богаче, чем был всего неделю назад.
Он вновь добавил громкости и, улыбаясь окружающему миру, весело запел вместе с «Доктором Хуком»: «Пожалуйста, не пойми меня превратно! Денежки все у меня, а я гадкий паренек!»
34
В скудно обставленном врачебном кабинете, расположенном в одном из подвальных помещений в мюнхенском районе Швабинг, неподалеку от реки Изар, лежала на кушетке психоаналитика женщина — чуть за тридцать, короткие, подстриженные «под мальчика» каштановые волосы, вполне подходящая для знойного летнего дня одежда — джинсовые шорты, белый топ с бретельками и яркие гавайские шлепки.
— Итак? — сказал доктор Эберштарк, прервав обычное для Сэнди затяжное молчание.
Сэнди вздрогнула.
— Продолжим невербальное общение? Может, лучше поговорить?
— Не понимаю, — сказала она.
— Что именно вы не понимаете?
— Почему я так сильно его ненавижу.
— Вы ведь ушли от него, не так ли? — Этот вопрос они уже давно прояснили, но психоаналитик повторил его снова, как делал время от времени.
— Да.
— Когда уже были беременны от него?
Она ничего не ответила.
— И вы ведь так ему и не сказали, что беременны?
— У меня не получалось зачать несколько лет.
— Так почему же вы ничего ему не сказали?
— Потому что… — Сэнди надолго замолчала, затем произнесла: — Потому что если бы я сказала… — И она вновь погрузилась в молчание.
— Потому что если бы вы сказали?.. — подтолкнул он ее, чувствуя, что они подходят к чему-то важному.
— Мне бы пришлось остаться.
— А это было бы так плохо?
Она кивнула.
— Почему?