Мертвые незнакомцы

Блэк Итан

Он прилетел в Нью-Йорк, где из персонала остались только люди, которых Шеска привел сам: Чарли, Лора, Мичум и Пит – такие же расстроенные, оцепеневшие и разъяренные, как он. Июльский день, жаркий и дождливый, наполняла та избыточная влажность, какую может породить только центр города. Грязная сырость, казалось, сочилась из стен кирпичных домов. Она пачкала кожу и расплавляла самообладание.

Едва не получив удар от гнева, Джон Шеска в сумерках сидел у себя в кабинете. Свет выключен, занавески задвинуты, дождь стучит в полуоткрытое окно.

В голове

крутилось: «Теперь никто не будет стрелять собак».

С улицы доносился обычный шум: автомобильные гудки, визг тормозов и хип-хоп сливались в непрекращающуюся какофонию разочарования и настойчивый протест.

Шеска почти не слышал, как открылась дверь, однако не слишком удивился, увидев посетителей: Чарли, верного Чарли, верившего всему, что исходило от Шески; фотографа Лору, потерявшую мужа, когда в 1985 году террористы захватили итальянский круизный лайнер «Акилле Лауро»; референта Пита, жена и шестимесячный сын которого погибли при взрыве самолета компании «Пан-Америкэн» над шотландским городком Локерби в 1988 году.

– Просто невероятно, – пробормотал Чарли.

– Такое впечатление, что они больше боятся нас. – Это Лора.

И так без конца. Похороны прежде самой смерти. Пока наконец после нескольких часов негодования Чарли не уставился на Шеску преданным собачьим взглядом и не произнес то, о чем думали все:

– Мы действительно прекратим работу?

В тот миг Шеска осознал, что его люди по-прежнему с ним. Сердце его наполнилось любовью и стремлением их защитить. Понимал он и другое: в их готовности нет ничего удивительного. Они убивали в Сайгоне, так почему не делать того же самого – и по той же самой причине – в Сакраменто? В Бейруте было можно, так почему нельзя в Бостоне? Тегеран ничем не хуже Таллахасси. Кито ничем не отличается от Куинса.

Все четверо так долго прожили за границей, что родная страна была для них скорее понятием, чем физическими границами.

– Мы действительно прекратим работу, – твердо ответил Шеска, сохраняя самообладание, хотя в горле стоял привкус желчи. – Мы сделаем, как они говорят.

А потом, месяц спустя, Шеска брился у себя в кабинете, когда вбежала секретарь.

– Взорвано федеральное здание в Оклахома-Сити!

«Это не несчастный случай», – подумал он.

В голове крутилось только, что, если бы проект не закрыли, можно было бы предотвратить трагедию. Он часами сидел перед телевизором и в Интернете, запрашивал доклады, беседовал с Вашингтоном…

А когда арестовали Тимоти Маквея – американца, который убил своих же соотечественников, – Чарли, Лора и Пит пришли к нему домой и снова попросили возобновить проект.

Никто не сказал: «Эти люди погибли по нашей вине». Но все знали, что имел в виду Чарли.

– Нет, – повторил Шеска.

Телевизор работал, показывая еще один экстренный выпуск о терроризме в Америке, показывая людей, пострадавших потому, что, с точки зрения Шески, Америка перестала защищать своих граждан.

– Теперь в Вашингтоне поймут важность того, что мы делали, – предсказал он. – И проект возобновят.

Этого

не произошло.

Произошло другое. Через несколько дней Чарли принес фотографию Тимоти Маквея с Ролло Фрэнсисом Моттом, человеком, которого программа Мичума считала опасным.

– Прежде чем уничтожить материалы, мы сделали копии, – сказал Чарли.

Вошли Лора и Пит. И Шеска понял, что три его парки больше его горят желанием делать то, что хотела Лупе. Он увидел больше. «Если я откажусь, они начнут работать без меня. И не сумеют работать хорошо».

И Шеска, мозг которого иногда работал быстрее всякого компьютера, просто озвучил первую проблему нового предприятия.

– А как же Мичум? – спросил он.

И теперь он ведет машину, а ФБР ищет его, и туман за окнами машины словно сгущается и становится неестественным, не только заслоняя вид, но и скрывая пропорции, направление. Дорога сжимается до узенькой серой полоски бетона. Голос диктора доносится как будто со всех сторон. Внезапно впереди вырисовываются красные фары, в тумане вспыхивают голубые полицейские огни.

«Меня нашли!»

Но это оказывается просто мелкое ДТП. В шесть, когда за окном начинает светлеть, Шеска проезжает затор, образовавшийся из-за столкновения двух грузовиков. В половине седьмого он застревает в утренней пробке в туннеле Балтиморской гавани.

– Срочные новости из Нью-Йорка, – говорит диктор, и Шеску захлестывает волна страха: «Грин взорвал бомбу». – «Боинг 737» приземлился за посадочной полосой в аэропорту имени Кеннеди. Никто из пассажиров не пострадал…

Он выключает радио.

К семи туман рассевается, открывая плотный поток машин в сторону столицы, на юг.

В восемь двадцать Шеска оставляет машину в торговом центре близ Рестона в штате Виргиния. С сумкой на плече он проходит милю – до пригородного поселка.

– Ты ездишь медленнее, чем моя тетушка Марта, – раздраженно произносит Рурк, открывая дверь.

Воорт, думает Шеска, был бы шокирован, если бы узнал о том звонке, но в жизни Джона Шески Ник Рурк больше всех приблизился к тому, что описывается понятиями «друг» или «семья». То, что генерал – его старый наставник – постарался предупредить бывшего подчиненного, одновременно посылая к его дому людей, что он рискнул собственным положением, чтобы поговорить с Шеской, прежде чем его схватить, – выдающееся проявление верности, учитывая, что Шеска все время ему лгал. Рурк понятия не имел, что проект продолжает работать.

– По дороге больше стоял, чем ехал, – отвечает Шеска.

– Ты сохранил проект после того, как мы закрыли его? Скажи правду.

«Правда заключается в том, что я мог бы пренебречь твоим предупреждением и отправиться прямо в аэропорт. Мог бы уже исчезнуть. Но тогда у Грина будет время взорвать бомбу. Лучшее решение было и самым рискованным: подчиниться твоему вызову, солгать о проекте, выяснить, что тебе известно, и решить, можно ли тут чем-то помочь».

Шеска-артист таращится на генерала, разинув рот. К такому разговору он готовился.