Мертвые сыновья

Матуте Ана Мария

— Санта, пойдем окунемся, — проговорил Мигель, вернувшись к столу.

Санта почти совсем охрип. Странно поблескивали его глаза. Он засмеялся.

— Сейчас?..

— Ну да! У меня дьявольски трещит башка. Пойдем за поворот… Иди-ка спросись у Чамосо. Он отпустит.

Санта встал и направился к Чамосо, единственному охраннику, оставшемуся на площадке; прислонившись к стене, он с рассеянной улыбкой поглядывал вокруг. Мужчины подбрасывали дрова в огонь. Женщины носили от реки посуду. Сидя на камнях, дети смотрели на горящие костры. В воздухе еще стояло золоченое, словно медовое, сияние. В окне по-прежнему виднелись головы, слышались голоса, смех. Там угощались коньяком. Скоро, наверное, будет отбой: намного

позже, чем обычно. Какой-то заключенный уже пьяно храпел на койке. «Пить и набивать брюхо…» Какое огромное счастье, какое безмятежное спокойствие, какая безграничная щедрость, какая необыкновенная чуткость и какая безмерная снисходительность. «Вы искупаете вину трудом…» Слова эти жгли Мигеля огнем. Но это был холодный, ледяной огонь, которым питалось живущее в нем странное существо, и это существо уже не повиновалось ему. Каждое слово неумолимо вело вперед. Нет, он не мог отступать.

— Ну, пошли скорей, окунемся разок, — сказал Санта, вернувшись.

Они пошли вдоль реки к ущелью, откуда начинались могучие скалистые горы. К лесу. К буковым чащобам, к горным тропкам, рекам, долинам. Горы настойчиво и упорно звали, звали к жизни.

Легко перепрыгивая с камня на камень, Санта быстро шагал впереди.

— Свежеет, — проговорил он. — Должно быть, вода ледяная…

Мигель не ответил. Что отвечать? Он мог сейчас думать только об одном, что каким-то странным чужеродным телом уже давно жило у него в голове. Он молча смотрел на худую, хрупкую спину Санты, прикрытую курткой из коричневой фланели.

Они подошли к излучине, где в небольшой заводи обычно купались заключенные. Расположенная в низине, окруженная камнями и зарослями папоротника, заводь была очень красива. Рядом, словно стены, поднимались два крутых склона.

— Здесь как в преисподней, — проговорил Санта.

Он всегда говорил одни и те же слова. Будто каждый раз заново открывал это место. Но сейчас его голос прозвучал необычно глухо и таинственно. Мигель оглянулся назад. Никого. За поворотом остались заключенные, женщины, охранники. А в нескольких метрах от этого гудящего роя, за каменной стеной, они были совсем одни. «Здесь как в преисподней». Мигель медленно поднял голову к небу. Нещадно ломило в висках. «Проклятый коньяк…» — подумал он. Во рту еще оставался неприятный привкус; саднило в горле. Он увидел густую чащобу леса, убегающую вверх по крутому склону. Ему казалось, что и деревья разделяли его безудержное желание. «Говорят, им больше века…» Значит, они стоят на этом косогоре уже многие годы, эти равнодушные исполины. Каждая тень, каждая ветка страстно звала к жизни. «В какой стороне Франция? Примерно там…» Это безрассудство, настоящий идиотизм. «Но люди маньяки. Томас говорил: „ Если бы не было маньяков, миру пришлось бы худо…“ Великие дела совершены маньяками. „ Все в мире возможно: никогда не надо говорить нет“».

Он медленно обернулся.

— Санта…

Голос был необычный, сдавленный. Раздевавшийся Санта поднял голову. Мигель увидел его тощую, синюю грудь с рыжеватыми волосами.

— Санта, — повторил он тверже.

— Да?..

И вдруг, словно кролик, Мигель начал спиной отступать от Санты. Ноги его путались в листьях высокого папоротника.

— Прощай, Санта! Я ухожу!

Тот ничего не понял. Открыв рот, он смотрел на него недоуменным взглядом.

— Ты останься здесь, — поспешно проговорил Мигель. — Если ты останешься, они не сразу хватятся. Ты у них в доверии… Знаешь… Потом скажешь, что потерял меня из виду. Это же могло случиться. Ты знаешь…

Он говорил быстро и несвязно, слова налезали друг на друга. Словно только сейчас, объясняя Санте, он сам понял, что собирается сделать.

— Я ухожу, пойду через горы… Понимаешь? Мне повезет, я уверен. Им ни за что не поймать меня!

У меня есть план…

Санта продолжал стоять с открытым ртом. Куртка сползла с его плеч, и Мигель увидел худое, с синеватой кожей тело. Длинные, гладкие волосы Санты клоками свисали на уши. В больших глазах застыло недоумение.

«Он что, совсем одурел, идиот?» — подумал Мигель со злостью. И добавил:

— Прощай. Желаю тебе удачи!.. Удачи в этом нужнике!

Мигель бросился бежать вверх по склону. Он не мог больше выносить взгляда Санты. Этот взгляд внушал ему страх. Страх опять громко стучался в его сердце. А он знал, что такое страх. Он уже не раз испытывал его.

Санта по-прежнему стоял на берегу. Ноги его как-то странно дрожали. Вдруг он бросился за Мигелем и с неожиданной силой схватил его за руку.

— Ты сошел с ума! Ты совсем помешался!

Мигель почувствовал, как прямо ему в лицо фонтаном брызжет слюна. Хотя Санта почти совсем не пил, от него разило коньяком. Мигель резко вырвался.

— Ты что, собрался читать мне проповедь? Пусти! Я прошу тебя об одном: останься здесь хоть ненадолго. Мне надо выиграть время!.. Потом ты скажешь… в общем, что-нибудь придумай, чтобы задержать погоню. Я прошу тебя только об этом.

— Ты сошел с ума, парень! Ты совсем сумасшедший.

— Пусти меня, дурак! Ты мне друг или нет? Или, может быть, ты из тех, кто только на словах?..

— Это невозможно… Послушай меня, ты себя губишь. Ты погубишь свою жизнь… Заклинаю тебя самым дорогим на свете, останься! Не делай этого. Это невозможно! Тебя поймают… Почему, ты думаешь, они дали нам такую свободу? Что они, по-твоему, идиоты? Никому не удастся убежать отсюда. Отсюда просто немыслимо убежать… Через день-два… Через несколько часов тебя все равно поймают.

— Это уж моя печаль! Это уж моя печаль, дурак! Ты хочешь мне помочь или нет? Ты друг мне или нет?..

Санта весь дрожал. Мигель видел глаза, полные слез. Ему казалось, что он слышит голос Санты: «Здесь как в преисподней. Ты, наверно, не понимаешь, что здесь как в преисподней». Но эти слова только подстегнули Мигеля.

— С меня хватит, понимаешь, хватит! Я не могу больше. Лучше пулю в спину… Я и минуты не могу больше выносить эту собачью жизнь и эту ужасную, как называешь ты, свободу…

Он говорил несвязно, с необычным для него волнением, и какой-то внутренний голос шептал ему: ты — это не ты. Тебя уже изменили. Ты — это не ты: ты даже не можешь теперь вразумительно говорить. Ты сломлен…«Что они сделали со мной? Так не поступают с человеком!..»

— Мальчик мой, успокойся… послушай меня… Я тоже думал раньше о побеге… но онубедил меня… Послушай, я понял, что так лучше. Все должно решаться миром. Мы должны понять…

Что он говорил, что говорил этот дурак? Он говорил так же, как начальник, говорил его словами, цитатами из его книг, приводил в пример его святых.

— Я тоже был непокорным, а теперь посмотри на меня…

«А теперь посмотри на меня». Мигель в самом деле взглянул на Санту. Бледный, худой, дрожащий, как лист, он умоляюще протягивал к нему руки. Мигель опять почувствовал страх: нечеловеческий, животный страх пополз по спине. Вид Санты, мертвенно-бледного, освещенного трепетной прозрачной синевой неба, сковал его душу ледяным ужасом. «А теперь посмотри на меня». Да, он видел его, видел его кроткие глаза — в них даже не теплилась надежда, — его равнодушие, его смиренное веселье, веселье покорившегося своей судьбе узника. «Он мертв. Передо мной мертвец. За поворотом — огромное кладбище: там живут мертвецы, они дробят камни, едят, купаются в реке и даже празднуют свой праздник. Нет, я не могу так жить! Не могу, не могу!» Мигель содрогнулся от ужаса. Хуже этого сломленного человека, бормочащего какую-то ересь, которую он никогда не поймет, не было ничего.