Мертвые воды Московского моря
Шрифт:
– Вы считаете, что это не случайно?!
– Слово «считаете» здесь, пожалуй, очень преждевременно. Но меня заинтриговало, что в обоих случаях просматривается одна и та же логика. Смотрите сами: Карачаев убит тогда, когда все были уверены, что он уехал в отпуск, – и Яна утонула в тот день, когда все были уверены, что она…
– Понимаю! Иными словами, никто не беспокоился ни об отце, ни о дочери?
– Именно.
– То есть вы думаете… Вы подозреваете, что Яна не утонула? Что ей помогли утонуть?
– Я такую возможность допускаю, да.
– Ну что ж… – произнеся эти малозначащие слова,
Алексей ждал. Теперь все зависело от того, что она скажет дальше. Расследование оплачивала Ляля, и если она по каким-либо причинам передумала, то…
Интересно, по каким таким причинам? Что-то не то было сегодня в ее голосе, что-то не то. Как будто какая-то дума запала ей в душу, какой-то страх.
Какой?!
Ляля все молчала.
– Я буду держать вас в курсе, – Алексей попытался спровоцировать ее на конкретный ответ. – Как только будут новости, то сразу отзвоню.
– Хорошо, – бесцветно откликнулась Ляля. – Хорошо, Алексей…
Положив трубку, Ляля обернулась к дочери:
– Яна погибла. Утонула.
– Меня это не удивляет.
– Вот как?!
– Она гадина! А зло рано или поздно бывает наказано, ты сама всегда так говорила!
– Ты ее до сих пор не простила?
– «Простила»?! Мама, ты о чем? Она мне что, на ногу наступила? Она тебе жизнь поломала, тут слово «прощать» неуместно! Влезла, как кукушкин птенец, в чужое гнездо и выкинула оттуда всех, кто там жил. Тебя, меня, Кешу… Одно слово, гадость!
– Ты злая, Марина. Могла бы быть повоздержанней на язык, ведь Яна погибла… Почему ты такая злая, в кого? Ни твой отец, ни я…
– Мама, перестань! Мой отец такая же дрянь, как Афанасий, и не надо на него глянец наводить. Бросить тебя с трехлетним ребенком, чтобы прицепиться к юбке какой-то шлюшки?
Ляля поразилась. Таких слов она никогда не слышала от дочери. Марина на нее мало похожа – она была резкой, негибкой… Казалось, дочь взяла от Ляли и от своего отца только отрицательные качества, напрочь отсеяв все положительные. Даже внешне она собрала не лучшие родительские черты: к высокому росту и широкой кости Ляли прибавилось тяжелое, мужеподобное лицо, в котором легко угадывались черты ее отца. Впрочем, определенные достоинства, конечно, в Марине водились: она обладала высоким интеллектом во всем, что касалось точных наук, и была одной из ведущих студенток на физмате МГУ, который уже заканчивала. Но в обычной жизни дочь часто казалась Ляле неумной, категоричной, прямой и тяжелой, как гимнастическое бревно. С ней было трудно разговаривать. Марина считала, что знает все на свете и лучше всех и к собственной матери относилась с жалостливой снисходительностью.
Ляля с трудом подавила удивление, смешанное с мимолетной неприязнью. Да, все было так, как говорила Марина: ее отец бросил семью и ушел к совсем юной и разбитной бабенке, студентке, вцепившейся мертвой хваткой в заведующего кафедрой и известного хирурга… Но тон дочери убивал Лялю. Дело было не в фактах – дело было в тоне! Он выдавал ее отношение к жизни, к людям. Дочь была нетерпима, и это огорчало и пугало Лялю: как она будет жить дальше? У нее и так мало друзей – ее характер отталкивал…
– Оставь Афанасия в покое, пожалуйста, – тихо проговорила
– Ма-моч-ка! Да очнись же! Ты живешь, как под наркозом! Да посмотри ты наконец правде в глаза: с ним случилось то же самое, что с моим папусиком! Разница только в том, что одна б..дь к моему папусику в койку прыгнула, а другая к твоему Афанасию в душу влезла, ловко сыграла на его чувстве вины перед покойной Асей… Не смотри на меня так, мама, – она заслуживает этого слова! И Афанасий дрянь, такая же дрянь, как твой муж, мой отец, – предатель и слабак!
Ляля побледнела. Этот разговор был не первым за три с лишним года, которые протекли с ее расставания с Карачаевым, и каждый раз дочь больно ранила ее своими комментариями. Марина жестока – вот что удивительно! Сама Ляля была суховата, иногда излишне назидательна, иногда излишне холодна с посторонними, но жестокой не была никогда! Она бы не смогла сказать подобных слов любимому человеку – а Марина могла. При том, что Ляля знала: дочь любит ее.
Но в этот раз Марина перекрыла все лимиты.
– Ты бесцеремонна, Марина. И неделикатна. Ты ведь знаешь, что делаешь мне больно, однако тебя это не останавливает…
– Я?! Нет, это не я, мамочка, это твой Карачаев сделал больно! Тебе – и мне!
– Тебе он ничего не сделал, Марина. Вернее, тебе он сделал много хорошего. И мне он ничего плохого не сделал. Я сама ушла.
– Ты?! Ушла?! Мама, не смеши меня! Тебе не оставили выбора! Янка заняла собой все пространство, в квартире стало нечем дышать, кроме ее ядовитых испарений… А он – он не должен был тебя отпускать! Не имел права! Он тебя любил! И ты его любила! И я его любила! Он нас обеих предал!
Ляля изумилась. Никогда раньше она не слышала от дочери слов о том, что она любила Афанасия. Марина всегда была девочкой скрытной, независимой, и ее ровное, прохладное поведение никоим образом не наводило на мысль о том, что она привязалась к Афанасию… Поразительно, Ляля никогда не замечала этого, считая, что дочь просто спокойно и рассудительно приняла маминого гражданского мужа как данность.
Афанасий был с Мариной всегда ласков, но ровно так, без особых эмоций. Спрашивал об уроках, делал подарки, иногда играл в шахматы или ходил с ней в кино вдвоем, когда Ляля была занята. Но, надо думать, его ласковое внимание, пусть и не слишком горячее, пробралось в детское сердечко подрастающей без отца Марины. И сейчас, когда Ляля услышала эти слова, она вдруг поняла: Марина-то, оказывается, была деликатна тогда! Она скрыла от всех свои чувства – от Афанасия, от матери, – побоялась ими обременить? Побоялась, что будут лишними?.. Не разделенными?!
Ляля посмотрела в лицо дочери, исказившееся гримасой боли и ненависти.
– Мариша… – Ляля протянула руку. – Иди сюда, девочка моя… Сядь рядом. – Ляля обняла дочь за плечи. – Я понимаю, для тебя это было травмой… Ты успела привязаться к Афанасию за те годы, что мы жили вместе. По сути, у нас была настоящая семья, и ее разрушение причинило тебе боль. Но с тех пор уже прошло больше трех лет, ты повзрослела, Мариша. Пора научиться принимать людей такими, какие они есть, вместе с их слабостями… Нужно уметь прощать, доченька.