Мертвый эфир
Шрифт:
Еще бы не ощущать, думал я, пока главный менеджер нашей радиостанции Дебби и мой режиссер Фил играли в словесный пинг-понг, споря, насколько определенной может быть определенность, наподобие двух епископов, дискутирующих о том, сколько ангелов способны станцевать на острие иглы. Для них-то все идет как нельзя лучше; единственное, что их волнует, это как бы я не ляпнул чего и не опозорил радиостанцию, где работаю, а стало быть, сэра Джейми; они не имеют представления о том, что я задумал (когда б они знали, то, разумеется, пришли бы в ужас и либо попробовали меня отговорить — а может, предупредили выпускающую команду «Горячих новостей», — либо вообще отменили всю нашу
Вот ведь какая чертова непруха, обычно подобные телевизионные заморочки приближались, а затем уходили в прошлое чрезвычайно быстро. Если б моя блестящая, хоть и опасная идея относилась к обычной телепередаче, все уже давно было бы позади и я успел бы уже расхлебать последствия, какими бы неприятными те ни оказались. Сейчас же по многим причинам, главной из которых оказалось одиннадцатое сентября, нынешняя канитель все тянулась и тянулась, оставляя меня в вечном напряжении — времени для переживаний у меня было предостаточно.
— …организовать потом в нашей передаче ответы на звонки радиослушателей?
— Сомневаюсь. Не думаю, чтобы…
Ну да, пусть они спорят, обманутые, ни о чем не подозревающие простофили. Они даже сами не знают, как им повезло, что на их долю выпало столь блаженное неведение. Лишь один я знал о своей великой, сумасшедшей, наверное, рискованной и, без всяких сомнений, преступной идее. Я не делился ею ни с Джоу, ни с Крейгом, ни с Эдом — вообще ни с единой живой душой. Но она снилась мне по ночам, и я начал бояться, что проболтаюсь во сне и Джоу может услышать. Конечно, лучше, чем если бы эскадроны смерти продолжали и дальше насиловать Джоу и оставлять меня в эсэсовском мундире ждать, когда я угону вместе с баржей, но тоже невесело. Годами я привык видеть приземленные, даже скучные сны, последняя серия кошмаров посетила меня в пору подготовки к выпускным экзаменам в школе, поэтому я оказался психологически не готов к дурным снам о нацистах в телестудии и о том, как меня привязывают к стулу, размахивая оружием у меня под носом.
С другой стороны, не исключено, что в последнюю минуту я могу сдрейфить. Все спланирую, раздобуду все, что мне нужно, однако не смогу заставить себя пойти до конца. А вдруг некая Старая гвардия здравого смысла, до самого конца преданная идее уберечь меня от потери работы, а также суда, тюрьмы и бог знает чего еще, предпримет решительный штурм моего Дворца Разума, захваченного бредовыми фантазиями, и устроит там контрреволюционный переворот, эдакий путч в пользу здравого смысла и общепринятых норм поведения? В минуты, когда я был до конца честен с самим собой, я осознавал, что это оказалось бы наиболее желательным выходом из положения. Не то чтобы чрезвычайно желательным и чрезвычайно вероятным, но тем не менее…
— Да ради бога… — прервал я Дебби, которая все долдонила, как распределятся судебные издержки в случае возможного обвинения в клевете; меня так и подмывало сказать ей, что волноваться о том, как бы я чего-нибудь клеветнического или преступного всего лишь не ляпнул, это она серьезно недорабатывает. — Как будет, так и будет, хватит уже.
— Хорошо, — сказал Фил, — Только нам потребуется днем все-таки сделать пробную запись.
— Делайте что хотите. Мне все равно. Просто хочется поскорей покончить с этой мурой.
Они посмотрели на меня удивленно, словно хотели узнать, что такое вдруг на меня нашло. Черт, я чуть себя не выдал.
— Меня просто достало слоняться без дела и ждать, — объяснил я спокойным голосом.
— Ну ладно, — проговорила Дебби. — Значит, понедельник.
— Ну и слава богу, черт побери.
— Послушай…
Нет, хватит. С этого-то все и началось…
— Господи, сколько же у тебя этих огоньков?
— Круто, правда?
— Полный отпад.
Это случилось в пятницу вечером. Где-то через час огромный лимузин должен был умчать нас с Эдом на концерт в Бромли, но ему захотелось похвастаться своим новым жильем — верней, старым, только заново отделанным и обставленным; так что пришлось зайти в его семейное гнездышко в Брикстоне — оно представляло собой два таунхауса, стоящих впритык один к другому, так что, после того как снесли соединяющую их стену, получился целый комплекс, изначально таким отнюдь не планировавшийся. Один из домов был угловым, а значит, по неизменной лондонской традиции на его первом этаже некогда располагался магазинчик, эдакий мини-супермаркет. По своим доходам Эд, если бы захотел, вполне мог позволить себе целый помещичий дом где-нибудь в графстве Беркшир, и, как мне кажется, он от этой мечты еще не отказался, а потому не мог не вызывать уважения тот факт, что Эд, вместо того чтобы слинять подальше от знакомого с детства невзрачного квартала, как только завелись деньжата, все-таки предпочел остаться в Брикстоне с матерью и со все возрастающим числом родичей, приспособив для этого дом, где появился на свет, и прикупив еще соседний плюс магазин в нем.
Меня слегка беспокоило, не узнал ли Эд, что я пытаюсь через его голову связаться с прежним его мафиозным дружком Роубом, и не догадался ли, что я не оставил затеи заполучить ствол; мой приятель вполне мог заманить меня к себе, чтобы устроить взбучку или нечто другое в том же духе, однако ничего подобного не случилось: мы встретились в большой гостиной, где меня сразу же оглушила шумом и гамом внезапно набежавшая пестрая толпа, состоящая из его смешливых тетушек, кузин и сестричек (некоторые из них оказались прямо-таки чертовски хорошенькими), да еще парочки родственников мужского пола или просто приятелей. Его матери не оказалось дома, она ушла на какие-то вечерние курсы — обстоятельство, избавившее меня от потенциального смущения. Эд извинился за нас обоих, и мы уединились, поднявшись вверх по лестнице в его личные апартаменты, но и здесь о Роубе не было произнесено ни полслова.
Собственное жилье Эда в этом коммунальном раю протянулось во всю длину верхних этажей объединившихся домов. Из больших мансардных окон смотреть было не на что — одни крыши, но внутри вид был поинтереснее: уходящее вдаль почти полностью открытое пространство в теплых ярко-красных и темно-желтых тонах с всплесками светло-желтого. Поверьте, в этом было куда больше вкуса, чем способно передать мое описание. Все новехонькое, с иголочки, даже пахло соответственно. Единственный ляп по части стиля я обнаружил в довольно большой спальне Эда, ничем не загроможденной и от этого еще более впечатляющей.
— О, у тебя зеркала, Эдвард?
— Ага! Шик, а?
— Зеркала-то? По обеим сторонам кровати…
— Там дверцы шкафов-купе!
— Да, но на потолке?.. Господи ты мой боже…
— А че? Понятно, разглядывать твою белую задницу, когда ты засаживаешь какой-нибудь пташке, никому не интересно. Но я-то, я же просто картинка. Не будь я такой глыбо-ко порядочной ориентации, я бы в себя влюбился, ей-ей.
Скрестив на груди руки, я отступил на шаг и окинул его критическим взглядом. Потом покачал головой.