Мертвый, как ты
Шрифт:
Ее затрясло еще сильнее; холод пробирал до костей. Хотя… наверное, хорошо, что она дрожит. Четыре года назад, закончив школу, она устроилась работать на сезон посудомойкой на одном французском лыжном курорте. Однажды, в метель, японский лыжник сел на последний кресельный подъемник, который шел вверх. Кто-то из смотрителей решил, что все уже поднялись наверх и собрались на вершине горы, и выключил рубильник. Утром, когда подъемник снова включили, японский лыжник поднялся на вершину — обледеневший, мертвый, совершенно голый, с широкой улыбкой на лице.
Никто
Она понимала, что должна как-то согреться, чтобы избежать переохлаждения. Поэтому совершала единственно возможные движения: каталась, каталась по полу, влево-вправо по своей дерюжной подстилке. Каталась и каталась. Совершенно сбитая с толку темнотой, она иногда заваливалась на бок, перекатывалась на живот, потом снова оказывалась на спине.
Надо выбираться отсюда. Все равно как. Надо. Но как? Господи, как?
Она не может шевельнуть ни рукой, ни ногой. Не может кричать. Она голая; кожа покрылась мурашками, такими крупными, что кажется, будто в нее впились миллионы иголок.
Пожалуйста, Господи, помоги мне!
Рейчел в очередной раз перекатилась на бок и ударилась о борт микроавтобуса. Послышался громкий металлический лязг.
Потом она услышала бульканье.
Запахло чем-то тухлым, резким. Соляркой, поняла Рейчел. Снова бульканье. Буль… буль… буль… Вдруг уткнулась лицом в какую-то лужу — вонючую лужу. Защипало в глазах, стало трудно дышать. Она разрыдалась.
Наверное, из какой-то канистры вытекает солярка!
Если она вытекает, значит, свинчена крышка. Горловина у канистры круглая и тонкая! Рейчел перекатилась на бок и почувствовала, как что-то шевельнулось в вонючей, влажной, липкой жиже, скребануло по полу.
Звяк… звяк… дззыннь!
Она с трудом подвинула канистру к борту микроавтобуса. Прижалась к ней, подвигала ее, развернула горловиной к себе. Потом прижалась к острой горловине связанными руками. Острый край впился в кожу. Изогнулась, придвинулась ближе… Канистра откатилась в сторону.
Пожалуйста, только не это!
Она извивалась и выгибалась, пока канистра не шевельнулась снова, пока она снова не ощутила острый край горловины, не прижалась к ней, сначала потихоньку, потом посильнее. И начала покачиваться на месте, растирая липкую ленту на запястьях: влево-вправо, влево-вправо. Ей показалось, что ее путы ослабли — совсем чуть-чуть.
Вполне достаточно, чтобы ощутить надежду.
Она продолжала тереть, раскачиваться и тереть. Дышала носом: вдох-выдох. От ядовитых испарений кружилась голова. Соляркой пропитались лицо, волосы, все ее тело.
Напряжение в руках ослабло еще на чуть-чуть.
Вдруг вблизи послышался громкий металлический лязг. Рейчел застыла. Нет, только не это! Похоже, как будто открывают ворота гаража. Она перекатилась на спину
А он как будто стоял молча, и все. Она услышала его сопение. Не ее. Она попробовала закричать, но ничего не вышло.
Потом свет погас.
Дверцы микроавтобуса захлопнулись. Снова громкий лязг — как будто закрылись двери гаража.
И тишина.
Рейчел лежала тихо-тихо. Она не знала, здесь ее похититель или уже ушел. Она долго вслушивалась в темноте, а потом снова начала перетирать стянувшую руки ленту о горловину канистры. Острые края впивались в кожу, но ей было все равно. Всякий раз, когда горловина врезалась в кожу, она чувствовала, как лента поддается.
Наши дни
18
3 января, суббота
Последние двенадцать лет Гэрри Стерлинг и его жена Дениз по субботам ходили ужинать в ресторан «Китайский дворик». Они любили сидеть за столиком у самой лестницы, чуть сбоку от общего зала. За этим самым столиком двенадцать лет назад Гэрри сделал Дениз предложение.
Отделенные от общего зала перегородкой, они чувствовали себя словно в отдельной кабинке; а поскольку Дениз все больше любила выпить, они сидели здесь, не опасаясь, что остальные посетители подслушают ее гневные тирады — в основном направленные против него.
Обычно она напивалась еще до того, как они выходили из дому, особенно после запрета на курение в общественных местах. Дома Дениз пила белое вино и выкуривала несколько сигарет, несмотря на то что он давно уже грыз ее, требуя, чтобы она бросила. Потом она неверной походкой шла к ждущему их такси. В ресторане, еще до того, как их провожали к столику, она успевала выпить у стойки два бокала коктейля «Космополитен».
Дальше все шло по накатанной. Дениз принималась громко обличать недостатки своего мужа. Иногда ей хватало прежних его изъянов, иногда она придумывала что-нибудь новенькое. Гэрри не реагировал на ее гневные тирады; его равнодушие еще больше подхлестывало Дениз. Она жаловалась подружкам, что ее муж помешался на сдержанности. И на поддержании себя в хорошей физической форме, чтоб ему провалиться!
Их друзья, с которыми они обычно ужинали в «Китайском дворике», супруги Морис и Улла, тоже любили выпить. Давно привыкнув к обличениям Дениз, они обычно поддакивали ей. Кстати, и в их семье не все шло гладко.
Сегодня, в первую субботу нового года, Дениз, Морис и Улла как-то особенно стремились напиться. Тяжкое похмелье кануна Нового года, который они встречали вместе в «Метрополе», осталось далеко в прошлом. Но они еще и немного устали, а Дениз, что для нее редкость, находилась в подавленном настроении. Она даже выпила немного воды — обычно она к воде не прикасалась.