Мёртвый космос: Мученик
Шрифт:
Он неуклюже поднес руку к воротнику своей рубашки, ухватился за кожаный ремешок и потянул. На его краю находился грубый символ: две узкие металлические полоски, перекрученные вместе в форму, изображающую Обелиск.
— Когда мы слабы, — сказал Филд, — мы взываем к нему.
Он взял значок в кулак и сжал, затем закрыл глаза, нашептывая что-то снова и снова — ритуальную песнь или молитву — настолько тихо, что Альтман ничего не мог разобрать. Да не особо то и хотел. Он отвёл взгляд от Филда и увидел, что большинство окружающих его людей делали то же самое. Каждый что-то держал и нашептывал в свои сжатые кулаки, их глаза были закрыты. Медленно и спокойно он переступал с ноги на ногу, пока не
Его общение с научными сотрудниками радикально отличалось от того, что было до этого. Если раньше существовало разделение между внутренним кругом Маркова и остальными учеными, то теперь было похоже на то, что все предрасположены работать сообща. Появилось новое ощущение крайней необходимости. Ощущение, в значительной степени сформировавшееся от галлюцинаций (или — видений, как называли их верующие), которое давало понять, что время существенно.
Первые один-два дня он просто слушал. Один за другим учёные подходили к нему, рассказывали ему о том, что им удалось обнаружить. У большинства из них выражение лица излучало энтузиазм — это было либо религиозное рвение, либо рвение к открытию. И в том и в другом случае это пугало его.
Выслушав своих собеседников, он начал просматривать данные из тестов, а также взаимодействовать непосредственно с самим Обелиском. Альтман начал убеждаться, что он был прав с самого начала, что главная цель Обелиска не имеет ничего общего с благом человечества. Хотя, что это была за цель — сказать он был всё ещё не в состоянии. Лёжа ночью в постели, в одиночестве, он размышлял о том, где же была Ада и была ли она всё ещё одержима безумием Обелиска. Он прокручивал это в голове снова и снова, начиная все больше и больше беспокоиться. Все разговоры о Воссоединении и вечной жизни, которые начались вместе с галлюцинациями, были не настолько ложью, как чем-то, связанным с тем, что Обелиск пытается выразить себя в человеческих способностях, воздействуя на запечатленные воспоминания о близких и адаптируя их слова. Но что именно это было? Сам Обелиск? Существа, которые его создали? Некоторого рода защитный механизм? Нечто совсем иное? В любом случае, что-то было потеряно в трансляции: никто не был уверен в том, чего хочет от них Обелиск. Становясь все более и более взволнованным, он открыл видео-линк со Стивенсом.
Несмотря на поздний час, Стивенс не выглядел так, словно был разбужен. Когда он говорил, его голос был сладкозвучен, как и всегда.
— Альтман, — сказал он без тени удивления в голосе. — Чем могу помочь?
— Ты не спишь?
— Последнее время особо не сплю, — ответил Стивенс. — Слишком занят разговорами с мертвыми.
— Я хотел бы кое-что обсудить, — сказал Альтман. — Это насчёт Обелиска и сообщений. Похоже, они отправляются через галлюцинации. Я не знаю, кого еще спросить.
— Давай, — сказал Стивенс. — Я и сам об этом думал.
— Я размышляю о их назначении. Я не знаю, можем ли мы доверять им.
— Продолжай.
— Я думаю, слова Обелиска мы трактуем положительно, потому что склонны верить в жизнь после смерти, и потому что он говорит с нами через голоса близких нам людей.
— Логично, — сказал Стивенс. — Очевидно, что он хочет, чтобы мы думали об этом в позитивном свете.
— Но если ты внимательно прислушаешься к тому, что говорят галлюцинации и попытаешься думать об этом, как о словах инопланетного происхождения, передаваемые через человеческие воспоминания, а также попытаешься забыть, что их тебе говорит кто-то, кого ты знаешь и любишь. Тогда будет еще одно толкование Воссоединения, толкование того, чтобы стать единым целым.
— Да, — сказал Стивенс в ожидании.
— Что если Воссоединение
— Подобно тому, как функционируют колонии некоторых насекомых, — добавил Стивенс. — Все особи подчинены воле колонии, некий вид коллективного разума, управляющий всеми индивидами.
— Да, — сказал Альтман. — Или, возможно, даже более экстремально. Что если это понимать буквально? Что если это означает каким-то образом преобразовать нас из множества созданий в единое?
— Это звучит неосуществимо, — сказал Стивенс.
— Это новая область, — сказал Альтман. — Едва ли мы знаем, что осуществимо, а что нет. В любом случае, это опасно. Наш курс может быть не на Утопию, а навстречу истреблению.
— Возникает важный вопрос, — спокойно сказал Стивенс.
— Какой?
— Независимо от того, что мы ожидаем от Обелиска: видим ли мы в нём нечто, что дарует нам могущество, или что-то, чему следует поклоняться, или объект научного исследования, вопрос в том — мы используем Обелиск или это Обелиск использует нас? — Впервые образ непоколебимого Стивенса был нарушен, и Альтман уловил нечто, напоминающее вырвавшийся проблеск тревоги. Он закрыл глаза ладонью. Когда после короткой паузы он убрал руку, его спокойный вид вернулся.
— Еще одна вещь, — сказал Стивенс. — Одни мертвые говорят о неком единстве, другие о «тикающих часах». Что под этим подразумевается? Какое это имеет отношение к Воссоединению? Обелиск пробуждается сейчас, чтобы наказать нас за неэффективное использование нашего времени?
— Я не знаю, — ответил Альтман. — Возможно, дела обстоят не столь угрожающе, но я думаю, что это может быть нечто серьезнее. Мертвые ведут себя так, как если бы мы столкнулись с каким-то крайним сроком. Крайний срок, рубеж которого мы, очевидно, пересекли. О Воссоединении говорится, как о попытке начать сначала, но я не представляю, что это «начало» может означать для нас. Может быть, это будет просто новый старт для Обелиска, или чего-то, что контролирует его. Возможно, Воссоединение означает нашу зачистку, чтобы начать какой-то новый цикл, некую новую фазу какого-нибудь неизвестного процесса, частью которого мы являемся.
— Если ты прав, — сказал Стивенс, — человеческий род находится на грани исчезновения. В любом случае, Воссоединение подразумевает конец жизни таким, каким мы его представляем.
— Да, — сказал Альтман.
— Так что же нам делать?
— Этому нужно положить конец, — ответил Альтман. — Но я не знаю как. Теперь, когда он активен, я не думаю, что нам поможет, если мы просто вновь утопим Обелиск. Мы должны в достаточной мере удовлетворить его, чтобы он замолчал и оставил нас в покое на некоторое время. Но нельзя перестараться, чтобы не ускорить этот процесс Воссоединения. Я не знаю, что еще можно сделать, пока не стало слишком поздно, кроме как попытаться понять, о чём он говорит. Возможно, когда мы поймем его, то сможем выяснить, как с ним общаться.
— Но ты можешь и ошибаться, — сказал Стивенс. — Фактически Обелиск может обещать нам вечную жизнь.
Альтман кивнул. — Я могу ошибаться, — сказал он. — Но я не думаю, что я ошибаюсь. Ты сам мне говорил: уровень самоубийства вырос, число преступлений насильственного характера возросло. Головные боли у некоторых людей настолько ужасны, что они пытаются остановить их, расшибая свою голову о стену, пока не трескается черепная коробка. Все койки в лазарете переполнены, но остались еще люди, которые кричат от боли и которым некуда идти. Некогда уважаемые учёные рисуют на стенах комнат своим же собственным дерьмом. Каким боком тебе это напоминает вечную жизнь?