Мертвый мир - Живые люди
Шрифт:
Чавкающий звук был ужасным и тошнотворным, как и все здесь, будто кто-то наступал в ошметки кожи, перетаптываясь с одной ноги на другую. Вокруг мир был завален неопознанными и безымянными трупами, в воздухе пахло смертью: гнилью и кровью. Живые мертвецы клацали отваливающимися челюстями, хватая руками резвый ветер, не в состоянии вырваться из-под горы своих же «сородичей» с пробитыми головами, откуда капала темная кровь.
Солнце нещадно палило в выси, но все было серым и убогим, будто опущенным в черно-белый мир, по экрану которого расползались линии помех и шипение. Жаркие лучи, казалось, испепеляющие, лишь ускоряли гниение и разрушение плоти, вызывая отвратительный запах мертвечины. Ты мог просто прикоснуться к телу твари, не прилагая
– Никогда не думал, что это может быть такой забавной и увлекательной вещью! – голос звучал по-детски радостно и восторженно, будто человек только что отрыл нечто важное для себя. А звук, способный посоперничать со скрежетом мела о доску, эхом разносился по округе, да темные пятна холодной крови трупа все больше падали на землю у ног черноволосого мужчины.
Следом за кровавыми разводами вниз летели и куски плоти, сдираемые с живота, боков, плеч, будто шелуха лука или даже обгоревшая и облезшая кожа загорающего. Этот человек экспериментировал, демонстрируя различные приемы, ножи и лезвия. Острый топорик мясника оказался отброшен в сторону, наскучив сценаристу, а в руках, забрызганных кровью, оказался тупой нож, который разрывал кожу, плоть, оставляя после себя рваные раны с брызжущими струйками крови.
Щелканье зубов, хрипы и стоны действительно, казалось, становились громче и повествовали о боли, а цепь на шее, тянущая назад, не позволяла теперь рыку выходить так свободно, оглушая его, делая более мягким и менее агрессивным. Неровный кусок плоти оказался в руках черноволосого мясника, который разглядывал его, пытаясь найти схожесть с какой-нибудь вещью, будто форменные облака в небе.
Ногти поддавались намного проще, чем у живого человека. Они напоминали наклейки в детских журналах, отцепляясь так же быстро и без криков. Когда дело дошло до зубов и второго глаза – первый болтался на том, что осталось в глазнице-, человек с разнообразными «вещичками» разочаровался и обрадовался одновременно.
– Ты еще не стала такой же податливой, как остальные? Наверное, слишком мало времени прошло? – но ждать он не собирался, да и незачем. Широкая и милая улыбка сияла на его лица, которое через мгновение – как только второй глаз покинул правильное место-забрызгало кровью. Изуродованный мертвец захрипел так, что казалось, будто он вопит от боли, пытаясь сказать человеку, что боль ощутима и для него тоже.
Слеза скатилась по щеке, а я открыла глаза, через секунду понимая, что куски плоти, ногти и глазные яблоки на месте, и никто не разрезает мое тело, прикованной цепью-ошейником. В этом кошмаре Николас забавлялся надо мной даже после смерти, издевался над уже мертвым, но живым телом, отрывая куски плоти.
Билл сидел совсем близко, смотря куда-то вверх. От еле заметной дрожи и страха, что сон станет реальностью, я подползла к старику, который чуть дрогнул, не заметив моего пробуждения, а после легла на колени Билла, пытаясь успокоиться. С каждым днем, проведенным в этом темном отсеке, в этой клетке, видя лишь «великанов», не зная о том, что происходит «на поверхности», я боялась все больше момента, когда Николас напомнит о себе. Хотя забыть о его существовании было слишком тяжело.
Все эти дни меня сжирали, будто черви, и разрывали изнутри собственные тревоги. Я думала о Дарлин, Джине и Марко, Вэл и Тэде. Я, кажется, выпадала из реальности на несколько часов, не моргая, смотря в одну точку, а после обнаруживала перед собой какого-нибудь человека с бородой, ждущего ответа на неуслышанный мной вопрос. Громил, что периодически приносили черствый хлеб и воду, это мое молчание жутко бесило, тогда выход находил Билл, привыкший к подобному. Но я начинала пугаться саму себе.
«Я просто сижу на одном месте?»- однажды я спросила старика о том, почему он ничего не делает с моим молчанием, почему оно его
«Нет, ты о чем-то бормочешь, порой подходя к прутьям клетки и просто останавливаясь там, смотря куда-то в темноту»,-тогда-то я и поняла, что все имеет свойство возвращаться, кроме жизни. Безумие, заткнутое холодным поцелуем Мэта, уснувшее на несколько месяцев, вновь пробудилось вместе с каким-то толчком, данным Николасом. Казалось, этот человек и есть безумие, собранное по кусочкам по всей планете, и, возможно, мой кусочек последний. Я бы с удовольствием отдала свою часть, которая начинала жить собственной жизнью, этому человеку, но боюсь того, что может случиться после. Некоторых вещей ведь лучше не узнавать?
***
Причал, напоминающий широкое шоссе, ведущее в озеро, был огромным и просторным. Правда здесь всегда было прохладно, а утром и вечером мир окутывала туманность – однажды Билл сказал, что если нам выпадет возможность бежать, то делать это нужно именно во время рассвета или захода солнца. Яркие лучи, пробивающиеся среди облаков, плывущих в выси, освещали и землю, и воду, и даже старое проржавевшее судно. Они не могли сделать светлыми только контейнеры, чьи тени падали вниз, погружая причал в какую-то молчаливую атмосферу, полную угнетения.
Мир дорог, зелени и песка отличался от того мира, каким правил Николас. Здесь пахло тиной, рыбой, кровью и вечно присутствовал страх. Страх не только за свою жизнь, но и за жизнь кого-то другого, даже незнакомого. В этом месте не все были безумцами, «великанами», которым власть оставалась безразлична. Громилам давно стало плевать на то, кто ими управляет, многие оказалась во власти Николаса задолго до начала апокалипсиса – Тэд был одним из них. Такие люди, живущие здесь, подчинялись королю без слов. Когда-то были желающие перенять рычаги правления в свои руки, но их быстро убирали с дороги, если выразиться совсем уж мягко. Потому что реальность была жестокой – после их прилюдной казни, в воздухе, кажется, неделю пахло кровью, и ее же следы не получалось смыть с причала или плитки зданий.
Контраст нормальности и верных Николасу людей был очевиден. Те, кто не мог убивать, просто смирились со своей участью вечных рабов или шутов. Они жили тихо, почти что прячась в контейнерах, переделанных под своеобразные комнаты. Они действительно надеялись, что кровавый король забыл об их существовании, поэтому, когда он замечал их, зная по именам, каждый думал, что пришла его очередь – влияние Николаса оказалось таковым, что ты либо умираешь после встречи с ним, либо сам становишься жнецом.
Двухэтажное здание, граничащее с территорией Ходячих, действительно было самым крепким и роскошным. Оно служило своеобразным замком, крепостью, откуда император мог наблюдать за обеими сторонами мира. Хотя, скорее всего, Николас знал, что очень скоро даже мертвая часть Чикаго будет принадлежать лишь ему. Он был способен отобрать ее у мертвецов, потому что теперь даже смерть стала его подчиненным.
Алона Белчер, проработавшая в клиниках различных штатов, наверное, всю свою жизнь до апокалипсиса, видела разное: она штопала раны, «копалась» в мозгах, порой занималась обязанностями медсестры во времена эпидемий, но ран и ссадин этой кровавой страны доктор никогда не видела раньше. Ей казалось, что она никогда и не работала в таком темпе: не успевали притащить полуживого человека, которого нужно было хоть немного подлатать, как появлялся следующий, с еще более разрушенным и почти разваливающимся на куски телом. Пожилой женщине теперь вновь начала сниться кровь и все связанное с ней, ей казалось, будто она вернулась в далекое прошлое, когда страх совершить ошибку преследовал повсюду. Однако, здесь, с этими будто разрубленными телами людей, которых зачем-то нужно было спасать – Алона не видела для них шанса выжить в этом мире,- было очень сложно что-то сделать не так. Потому что они просто были массой кожи, мышц, покрытой кровью, обладающей сознанием.