Мертвый шар
Шрифт:
– Обижаете, господин чиновник. Память у меня отменная, всех знаю и помню, словно родных. Как господин Шекспир сказал…
– Она наверняка некрещеная, имени ее не знаю.
– Ну а фамилия?
– Незнамова.
Сторож почему-то ухмыльнулся:
– Так и искать не надо, вон она.
Действительно, к ограде склепа будто прижался скромный каменный крест с выцветшей табличкой: «мл. Незнамова, 1878». У основания креста еще можно было разглядеть засохший букетик. Чтобы докопаться до истины, потребуется лопата.
– Позвольте недостойное и неприличное сему месту покоя любопытство: для чего вам могилка сия?
– Проводится следствие, – буркнул Родион, прикидывая, как бы ловчее подтолкнуть к преступлению любителя Шекспира.
– Ежели копать изволите, так не тратьте время. Одна декорация.
– Как же так?
– Хоть и покрылось сие пеплом времен, но помню как сейчас: крест этот поставлен на пустом месте. Нет там ничего.
– Кому понадобилось?
– Не могу ведать сего. А только приходит раза, может, два в год барышня молоденькая, цветочки положит. На этом все. Не желаете составить компанию в трактир?
Родион искренне не желал. Какой трактир, когда удалось найти в некотором смысле клад. Нет, больше чем клад: факты. А это золото куда ценнее. С ним и семейный рок не страшен.
4
Утро в публичном доме мало чем отличается от прочих домов. Отцы семейства, мужья или просто мужчины, собираются на службу, целуют барышень в лоб, шепчут ласковые слова, обещают вернуться непременно, только к обеду быть не обещают. Самое романтическое время, честное слово. Шампанское выпито, деньги заплачены, можно дать волю искренним чувствам. Ну а тех, кому не до чувств, одевают и грузят на извозчиов.
В это утро идиллия была нарушена. К заведению мадам Ардашевой подкатила пролетка, подняв пыль до небес. Из пролетки выскочил юный господин, крайне решительно настроенный. Молодой швейцар попятился: не впускать права не имел, но и впускать побоялся. Опережая незваного гостя, швейцар кинулся в контору, где сонная Полина Павловна как раз взялась за бюджет, и успел только предупредить хозяйку шепотом:
– Опять!
Чиновник полиции бесцеремонно выдворил привратника и захлопнул дверь.
Мадам Адашеву испугать было не так-то просто. Даже появлением сыскной полиции с утра пораньше. С чувством собственного достоинства заявила:
– Что вы себе позволяете, господин… э-эм…
– Ванзаров, – подсказал юноша. – Признаю, что в приличный публичный дом так врываться не принято.
Аккуратно закрыв гроссбух с пачкой ассигнаций, Полина Павловна сделала строгое лицо, сложила руки на груди и ледяным голосом поинтересовалась:
– Что угодно?
В эту фразу Ардашева вложила все, что накипело. В самом деле, надоели уже. Что
Тон, от которого молоденькие барышни покрывались гусиной кожей, на юного чиновника не подействовал никак. Наоборот, Родион развязно ухмыльнулся и без приглашения уселся, да еще перекинул ногу на ногу.
– Мне угодно услышать правду, – сообщил он.
– Не понимаю, о чем. Вашей коллеге я вчера все объяснила.
– То, как ловко облапошили мою коллегу, делает вам часть. Но в отличие от берлинской полиции у нас свои методы. Порой они куда эффективнее.
– Пугать меня, молодой человек, не надо. Давно уж страх потеряла.
– Что вы! И не думаю! – Родион даже ладошку к сердцу приложил, чтоб искренность подтвердить. – Чем же могу напугать почтенную хозяйку?
– Рада, что понимаете.
– Разве тем, что наперекор закону, морали и человеческой совести отдаете девочек четырнадцати лет развращенным мерзавцам.
Ардашева осталась совершенно спокойна.
– Это ложь.
– Конечно, ложь. И господину приставу, да и вашим опекунам из Врачебно-санитарного комитета она доподлинно известна. Все знают, что такое у вас невозможно. Быть может, сами проверяют порой.
– Господин Ванзаров!
– Госпожа Ардашева! – тоже повысил голос Родион. – Мне дела нет до этого.
Смутное беспокойство кольнуло сердце Полины Павловны. Неясность всегда пугает.
– В таком случае я вас не понимаю, – на смену гневу уже просилась приятная улыбка.
– Охотно верю. Для начала хочу спросить: знакомы с Семеном Пантелеевичем?
– С кем?
– В некоторых кругах он известен как Сенька Обух. Или просто: Обух.
Судя по забегавшим глазкам, хозяйка притона была в курсе.
– Вижу, знаете, – обрадовался Ванзаров. – Потому сразу к делу. Сейчас задам простые вопросы. Но если память вас подведет, как вчера, упрашивать не буду, а сразу передам эту честь Семену Пантелеевичу. Уж как Обух спросит, сами догадайтесь.
Сразу учуяв, что мальчишка не врет и не блефует, Ардашева испугалась по-настоящему. Не смогла догадаться, что объединяет воровского старшину и чиновника полиции. Сопляк оказался непрост, ох как непрост.
– Я, право, не знаю, – Полина Павловна натурально изобразила смущение.
– Обещаю: все сказанное останется здесь. Расследование неофициальное.
– Что ж, раз так.
– Рад, что договорились. – Родион был строг и невозмутим. – В мире, как это называет Обух, была нищенка Марфуша, блаженная. Перед тем как потерять память, она служила у вас.
Куда и девалась вся неприступная гордость? Ардашева стала обычной напуганной женщиной, которой не хочется ворошить старое.