Мертвый среди живых
Шрифт:
«Мне надо видеть ее, немедленно».
Филипп Халл, консультант по демографии журнала «Форчун-500», лоббистов угольной компании и даже кинокорпораций Голливуда, вынимает из верхнего ящика старинного французского стола ценой в тридцать шесть тысяч долларов («Наполеон сидел за ним, милый, и я купила его для тебя на аукционе „Сотбис“!») плоский пакет из коричневой бумаги, куда утром положил свою обычную еду — авокадо, сандвич с шампиньонами, ломтики киви, бутылку вишневого сока «Нантукки» и две таблетки от изжоги.
Проверяя очки в кармане, он думает:
И еще думает: «Цифры никогда не лгут. Они плутуют, вводят в заблуждение, обманывают. Но им надо помогать во лжи».
Последние несколько лет ему тошно от цифр, и теперь, спускаясь в лифте — видя за его дверями, этаж за этажом, диорамы приемных, которые принадлежат компаниям, занимающим это престижное здание — юридическим фирмам, литературному агентству, агентству моделей, — Халл думает: «Я стал бы лесничим в парке, но родители сказали „нет“. По правде говоря, я был беден и нуждался в деньгах».
В битком набитом лифте Халл улыбается. Лесничий! Низкооплачиваемый лесничий, которому наплевать на дерьмовый стол Наполеона, лесничий, который едет в пикапе в Йелстоун и видит настоящих зверей вместо анкет, которые Халл регулярно рассылает во все концы страны, убеждая жителей ответить на вопросы вроде такого: «Стали бы вы платить на десять центов больше за галлон бензина, если бы это остановило глобальное потепление? А на двадцать центов больше?»
Стоя на углу Пятьдесят девятой улицы рядом с Центральным парком в ожидании смены сигнала светофора, Халл представляет себя членом специальной команды лесничих, вновь и вновь отпускающих на волю канадского волка в Йелстоуне. В мыслях он видит себя не бледным, а загорелым и сильным, ему не нужны таблетки от давления, от которых съеживается мошонка, лекарство от свища, действующее на него как снотворное, таблетки от боли в спине и от спазмов в связках. В его мечтах у него нет ни жены, ни дочери.
Ожидая зеленый свет, Халл слышит, как рядом стоящая женщина говорит другой: «Кто-то может стать следующей жертвой! И мы не гарантированы от этого, если не будем начеку».
В мыслях Халла волк прыжками несется к покрытым снегом горам, но оборачивается и благодарно смотрит на Халла — между человеком и зверем возникает связь. Наконец загорается зеленый, и впереди его манит как оазис тихое широкое пространство Центрального парка. Входя в парк, Халл чувствует, как в голове давит меньше и ему становится легче. Иногда Филипп думает, что сошел бы с ума, не проводи он каждый день этот чудесный час в парке.
Неторопливо шагая к востоку, он доходит до живописного уголка с кустарником, где приятно посидеть и съесть ленч, — а иногда ему хорошо видно ее. Едва Халл пролезает в кустарник, как оттуда выходит старуха, сутулая седая бомжиха, и запах ее немытого тела доносится до него с шести футов. Он молится от всей души, чтобы она не устроила там себе ночлег… чтобы, пройдя остаток пути, не увидеть грязный спальный мешок или картонную коробку, где она собирается ночевать… кучу золы, где разводила огонь вчера ночью… выброшенную консервную банку…
К
«Неужели даже здесь мне не найти уединения?»
Незнакомец сидит, прислонившись спиной к дереву, и смотрит в книгу, рядом с ним раскрытый рюкзак. Косматый человек в поношенной куртке и очках от солнца. Огорченный Филипп поворачивается уходить.
Но отдыхающий говорит:
— Господи, это там сокол, что ли?
Халл оборачивается и, следя за направлением его взгляда, с колотящимся сердцем думает: «Я вижу!»
Небольшой серо-голубой сокол разрезает воздух сильными крыльями. Через очки Халл различает длинные крылья и темно-синий клин на груди птицы. Все в птице говорит о мощи, аэродинамике, воле, дикости.
— Насколько я понимаю, в городе гнездится несколько пар, — говорит незнакомец. — У нас в Айове их нет — слишком равнинное место.
Фил кивает, приближаясь к незнакомцу; ему очень хочется поговорить на эту тему.
— Одна пара гнездится на Бруклинском мосту, одна — на здании «Метлайфа». Не возражаете, если я здесь присяду? Всегда здесь завтракаю.
— Пожалуйста, располагайтесь, — говорит мужчина и смотрит вверх, следя за величественным полетом сокола, который описывает в воздухе большие дуги.
— Сапсаны в природе вьют гнезда на скалах. Нью-Йорк забит гнездами, сделанными человеком, — говорит Халл.
— А соколы действительно питаются голубями? — спрашивает незнакомец.
— Вы удивитесь, но в прямом полете голуби летают быстрее. Соколу приходится прибегать к определенной тактике, — сидя в нескольких футах от незнакомца, говорит Халл, затем открывает сумку и вынимает сандвич.
— Летают над голубями, да?
— Складывают крылья и падают вниз со скоростью двести миль в час.
— И впиваются в голубя когтями, — говорит отдыхающий и восхищенно присвистывает, а Филипп замечает, что рука незнакомца лезет в рюкзак — может быть, тоже за сандвичем, легкой закуской, кока-колой или бутылкой воды.
— А потом тащат жертву на крышу, — говорит Фил своему новому приятелю. — Иногда я наблюдаю из своего офиса, как они охотятся на Таймс-сквер. Приносят пойманных голубей на крышу.
— Поразительно, что эти хищники способны жить в городе. Смотрите, похоже, еще один?
— Где?
— Вон там, — энергично произносит человек и показывает.
Филипп Халл надевает очки и вытягивает шею. Сердце колотится. Он еще не видит другой птицы, но жаждет, чтобы она так и оставалась на воле. Халл чувствует, как шея удлиняется, вытягивается.
И мельком замечает на земле тень, которая тянется к нему, а потом страшная боль разрывает его горло.
Глава 6
К вечеру городской воздух становится грязно-мутным, влажным и удушливым, жара делается невыносимой, хмарь сгущается. Над небоскребами нависает серая пелена. Бегуны медленно трусят вокруг парка. Воорт видит, как один из них наклоняется над краем тротуара и его тошнит.