Мерзейшая мощь
Шрифт:
— Они не могут победить, — возразил Марк.
— Надеюсь, — ответил Фиверстоун. — Да, не могут. Вот почему беспредельно важно решить, с кем ты. Если попытаешься остаться в стороне, станешь пешкой, больше ничего.
— Ну, я-то знаю, с кем я! — воскликнул Марк. — Спасти человечество… о чем тут думать!
— Лично я, — заметил Фиверстоун, — не стал бы подражать Бэзби. Реалистично ли заботиться о том, что станет с кем-то через миллионы лет? Кроме того, не забывайте, что враг тоже толкует о спасении человечества. Практически же, суть в том, что ни вы, ни я, не хотим быть пешками и любим бороться… особенно, если победа обеспечена.
— Что же надо делать?
— Вот в том и вопрос. Межпланетные проблемы
— Это удивительно интересно…
— Человек должен взять на себя заботу о человеке. Значит это, сами понимаете, то, что одни люди должны взять на себя заботу обо всех остальных. Мы с вами хотим оказаться среди этих, главных.
— Что вы имеете в виду?
— Очень простые вещи. Прежде всего, стерилизуем негодные экземпляры, уничтожим отсталые расы (на что нам мертвый груз?), наладим селекцию. Затем введем истинное образование, и, в том числе, — внутриутробное. Истинное образование уничтожит возможность выбора. Человек будет расти таким, каким надо, и ни он, ни его родители ничего не смогут сделать. Конечно, поначалу это коснется лишь психики, но потом перейдет и на биохимический уровень, мы будем прямо управлять сознанием…
— Это поразительно, Фиверстоун.
— И вполне реально. Новый тип человека. А создавать его будем мы с вами.
— Не примите за ложную скромность, но мне не совсем понятно, при чем тут я.
— Ничего, зато мне понятно. Именно такой человек нам нужен: отличный социолог, реалист, который не боится ответственности… и умеет писать, наконец.
— Вы хотите предложить, чтобы я все это рекламировал?
— Нет. Мы хотим, чтобы вы все это камуфлировали. Конечно, только на первое время. Когда дело пойдет, мягкосердечие англичан уже не будет нам помехой. Мы им сердце подправим. А пока, в начале, нам важно, как это преподнести. Вот, например, если пойдут слухи, что институт собирается ставить опыты на заключенных, старые девы разорутся и разохаются. Назовите это воспитанием неприспособленных, и все возликуют, что кончилась варварская эпоха. Странно, слова «опыт» никто не любит, «эксперимент» — уже получше, а «экспериментальный» — просто восторг. Ставить опыты на детях — да упаси Господь, а экспериментальная школа — пожалуйста!
— Вы хотите сказать, что мне, в основном, пришлось бы заняться… ну, публицистикой?
— Какая публицистика?! Читать вас будут прежде всего парламентские комиссии. Но это не главное ваше дело. Что же до главного… сейчас невозможно предугадать, во что оно выльется. Такому человеку, как вы, я не буду говорить о финансовой стороне. Начнете вы со скромной суммы — так, тысячи полторы.
— Об этом я не думал, — пробормотал Марк, вспыхивая от удовольствия.
— Конечно, — кивнул Фиверстоун. — Значит, завтра я везу вас к Уизеру. Он просил меня привезти вас на субботу-воскресенье. Там вы встретите всех, кого нужно, и осмотритесь получше.
— Причем тут Уизер? — изумился Марк. — Я думал, что директор института — Джайлс. (Джайлс был известным писателем и популяризатором науки).
— Джайлс?! Ну, знаете! — рассмеялся Фиверстоун. — Он представляет институт нашей почтенной публике. А так — какой с него толк? Он не ушел дальше Дарвина.
— Да, да, — согласился Марк. — Я и сам удивился. Что ж, если вы так любезны, то я согласен. Когда вы выезжаете?
— В четверть одиннадцатого. Я за вами заеду, подвезу вас.
— Спасибо большое. Расскажите мне,
— Джон Уизер… — начал Фиверстоун, и вдруг воскликнул: — Ах ты, черт! Кэрри идет. Придется слушать, что сказал Два Нуля, и как наш политик его отбрил. Не уходите. Я без вас не выдержу.
Когда Марк ушел, автобусов уже не было, и он направился к дому пешком под светом луны. Когда же он вошел в дом, случилось что-то небывалое — Джейн кинулась к нему, дрожа и чуть не плача, и повторяя: «Я так испугалась!»
Больше всего его удивило, что она расслабилась, обмякла, утратила скованность и настороженность. Так бывало и раньше, но очень редко, а в последнее время вообще не бывало. Кроме того, вслед за этим наутро разражалась ссора. Словом, Марк удивился, но ни о чем не стал допытываться.
Вряд ли он понял бы, если б спросил; да Джейн и не сумела бы толком объяснить. Однако, причины были просты: от Димблов она пришла в пятом часу, оживилась по пути, проголодалась и поверила, что со страхами покончено. Дни становились короче, пришлось зажечь свет, спустить шторы, и тут уж страхи эти показались совсем смешными, как детский страх темноты. Она стала думать о детстве и, быть может, вспомнила его слишком хорошо. Во всяком случае, когда она пила чай, настроение ее изменилось. Ей стало трудно читать. Она забеспокоилась. Потом разволновалась. Потом, довольно долго она считала, что испугается, если не будет держать себя в руках. Потом она решила все-таки поесть, но не смогла. Пришлось признать, что страх вернулся, и она позвонила Димблам. М-сс Димбл почему-то помолчала и сказала, что пойти надо к какой-то мисс Айронвуд. Джейн сначала думала, что речь идет о мужчине, и ей стало неприятно. Жила эта врачиха не здесь, а повыше, в Сент-Энн. Джейн спросила, надо ли записаться. «Нет, — ответила м-сс Димбл. — Они будут вас…», и не докончила фразы. Втайне Джейн надеялась, что та все поймет и скажет: «Я сейчас приеду», но услышала торопливое: «До свиданья». Голос был странный, и Джейн показалось, что сейчас они с мужем говорили именно о ней… нет, не о ней, о чем-то более важном, но с ней связанном. Что значит: «Они будут вас…»? «Они будут вас ждать»? Жуткое, как в детстве, видение каких-то ожидающих ее людей пронеслось перед нею. Она увидела, как мисс Айронвуд, вся в черном, сидит, сложив руки на коленях, а кто-то входит и говорит: «Она пришла».
— «Да ну их!..» — подумала Джейн, имея в виду Димблов, и тут же раскаялась, точнее — испугалась. Теперь, когда телефон не помог, страх накинулся на нее, словно в отместку за то, что она пыталась от него спастись, и она не могла потом вспомнить, вправду ли мелькал перед ней закутанный в мантию старик, или она просто дрожала, причитала, даже молилась неведомо кому, пытаясь предотвратить его появление.
Вот почему она кинулась к мужу. А он пожалел, что она кидается к нему, когда он так устал и запоздал, и, честно говоря, напился.
— Ты хорошо себя чувствуешь? — поинтересовался он утром.
— Да, спасибо, — отозвалась она.
Марк лежал в постели и пил чай. Джейн причесывалась перед зеркалом. Смотреть на нее было приятно. Мы, люди, всегда проецируем свои чувства на других. Нам кажется, что ягненок кроток, потому что его приятно гладить. На Джейн было приятно смотреть, и Марку казалось, что и ей самой хорошо.
А Джейн казалось, что ей так плохо потому, что волосы ее не слушаются, и потому, что Марк пристает с вопросами. Конечно, она знала, что злится на себя за то, что вчера вечером сорвалась и стала именно тем, что ненавидела — «маленькой женщиной», которая ищет утешения в мужских объятиях. Но она думала, что злоба эта — где-то глубоко, внутри, и не догадывалась, что лишь по этой причине пальцы, а не волосы, не слушаются ее.