Мерзость
Шрифт:
Мы делаем первые тринадцать шагов.
Понедельник, 18 мая 1925 года
— Джейк, — тихо окликает меня Реджи, — если вы не спите, то вам стоит на это посмотреть.
Конечно, не сплю. Наш «шестой лагерь» больше похож на невеселую шутку — маленькая 10-фунтовая палатка Мида с двумя стойками ненадежно примостилась на наклонной каменной плите, такой крутой, что нам приходится упереться ногами в камень, удерживающий нижний край палатки, и спать под наклоном, отчего создается впечатление, что спишь стоя. По крайней мере, я догадался расстелить на плоской поверхности камня
Я вздремнул несколько минут, пока было темно. Кроме того, я смутно помню, что мы с Реджи, зарывшись в коконы спальников, все равно льнули друг к другу, как два замерзших пассажира на переполненном втором этаже нелепо покосившегося британского двухэтажного автобуса в один из дней холодной лондонской зимы. Хорошо еще ветер ночью был не очень сильным. Ожидание, что нас в любой момент сдует с этой жалкой пародии на площадку, не дало бы мне сомкнуть глаз ни на секунду.
— Ладно, — говорю я и сажусь, готовясь к суровому испытанию, то есть натянуть верхнюю одежду и ботинки, которые всю ночь провели со мной в спальном мешке. Моя единственная уступка гигиене — последняя чистая пара хлопковых нижних носков, обнаруженная в рюкзаке.
Я выползаю из верхнего конца палатки. Словно выбираюсь наружу из покрытого изморозью туннеля. Нет, не так — словно только появился на свет и обнаружил, что я на Луне.
Полоса света только что надвинулась на наш милый маленький дом на высоте 27 000 футов, и я понимаю, что шипящий звук, который доносился до меня уже некоторое время, — это не метель, а последняя из наших печек «Унна» на твердом топливе, на которой в жалких, маленьких котелках по очереди растапливаются порции снега. Наверное, печка работает довольно давно, потому что Реджи — она полностью одета и сидит на сложенном спальном мешке, упираясь ботинками в выступ каменной плиты, чтобы не соскользнуть с крутого склона, — уже наполнила три термоса… чем-то теплым.
Я пытаюсь вспомнить температуру кипения воды на высоте 27 000 футов — 164 градуса по Фаренгейту? 162? Все равно очень мало, так что если мы продолжим подъем, то вода, похоже, будет закипать в котелке без всякой горелки под ним.
Я смутно припоминаю, как Джордж Финч рассказывал, что если человек когда-нибудь попадет в открытый космос — туда, где совсем нет атмосферы, — наша кровь вскипит в венах и в мозгу даже при том, что температура на затененных частях нашего тела может быть ниже минус 200 градусов по Фаренгейту. «Разумеется, — прибавил Финч, чтобы нас успокоить (мы как раз приступили к десерту в четырехзвездочном цюрихском ресторане), — у вас не будет времени волноваться из-за закипания крови в открытом космосе, поскольку ваши легкие и тела уже взорвутся, как те несчастные глубоководные существа, которых мы время от времени вытаскиваем из моря».
Это заставило меня отодвинуть пудинг.
Я тащу свой спальный мешок вверх по каменной плите и сажусь рядом с Реджи. Когда я подсовываю его себе под зад, мои ботинки соскальзывают — я еще не надел «кошки», поскольку мои пальцы не готовы к такой тонкой работе, как шнуровка, — и Реджи снова приходится держать меня своей сильной рукой, пока мои каблуки не упираются в следующий выступ, удерживая меня на месте. Нам пришлось немного подняться по Северной стене, чтобы найти это жалкое место для лагеря. Мы не видели никаких признаков прошлогоднего шестого
— Как самочувствие, Джейк?
Я вижу, что она не пользуется кислородом, и радуюсь, что не успел вытащить свой баллон из палатки.
— Превосходно, — глухо отвечаю я. Если в пятом лагере у меня было ощущение, что череп набит шерстью, то здесь, в шестом лагере, голова кажется абсолютно пустой, если не считать боли… которая резко усиливается от разговоров и мыслей.
— Вы всю ночь кашляли, — говорит Реджи.
Я заметил. Постоянный кашель — полагаю, вызванный тем, что на этой высоте невероятно сухой воздух проникает в мельчайшие легочные пузырьки, иссушает слизистую оболочку горла, — иногда вызывает такое чувство, что ты в буквальном смысле выкашливаешь свои внутренности.
— Просто холодный воздух, — отмахиваюсь я. Честно говоря, у меня такое чувство, что у меня в горле застряло что-то твердое. Эта мысль вызывает тошноту, и я стараюсь на ней не задерживаться.
Реджи раскидывает руки.
— Я подумала, что вам захочется посмотреть рассвет.
— О… да… спасибо, — бормочу я.
Боже, как он прекрасен… Часть моего заторможенного мозга и жаждущей тепла души смутно ощущает эту красоту. Через секунду реальность открывшейся передо мной картины и капелька тепла восходящего солнца начинают проникать в полудохлый кусок замороженного, кашляющего и дрожащего мяса, в который я превратился.
В этот момент мы с леди Кэтрин Кристиной Реджиной Бромли-Монфор, вне всякого сомнения, находимся выше всех людей на планете, которых коснулись лучи восходящего солнца. Я смотрю влево и вытягиваю ноющую шею, чтобы увидеть вершину Эвереста — так близко и так бесконечно далеко! — всего в 2000 непреодолимых футов над нами, меньше чем в миле на запад вдоль кромки гребня, и сияние солнца, своим светом благословляющего рыжеватые камни пика. Сверкающие снежные поля пирамидальной вершины ниже последнего вертикального участка, ведущего к самому пику, кажутся чем-то божественным, чем-то неземным.
«На этой высоте иной мир. Люди не созданы для него. — Я ошеломлен, но чувствую, как откуда-то из глубины подступает паника. И одновременно в голову приходит совсем другая мысль: — Судьбой мне предназначено быть здесь. Я ждал этого всю свою жизнь».
Что там говорил Джон Ките о «негативной способности» — когда в голове у тебя две противоречащие друг другу идеи и ты не пытаешься их примирить? Не помню. А может, это вовсе не Ките… может, это говорил Йейтс, или Томас Джефферсон, или Эдисон. Черт… о чем я только что думал?
— Вот, выпейте, — говорит Реджи и вручает мне один из термосов. — Не горячий, но кофеин в нем есть.
От едва теплого кофе меня тошнит, но я прихожу к выводу, что извергнуть из себя этот напиток прямо на Реджи — это не самый лучший способ поблагодарить ее за то, что она встала до рассвета, чтобы приготовить мне утренний кофе.
Потом я замечаю, что Реджи время от времени подносит к глазам висящий у нее на шее бинокль и рассматривает склон под нами.
— Есть что-нибудь? — спрашиваю я.