Мерзость
Шрифт:
— Боже, — шепчу я еле слышно.
Реджи явно потрясена этим известием.
— Аминь, — произносит она.
Понедельник, 18 мая 1925 года
Для того чтобы добраться до своей зоны поиска, Дикону нужно спуститься вместе со мной примерно до половины впадины на Северной стене ниже Желтого пояса, и он предлагает идти в связке общую часть пути. Я поспешно соглашаюсь.
Это предложение напомнило мне, что гораздо больше альпинистов погибает при спуске с горы, чем при попытке восхождения. Точно так же на Маттерхорне мне напомнили, что при спуске спиной, а не лицом к горе на крутых, но не вертикальных участках альпинист не использует руки, как при подъеме, и ты уже движешься в направлении силы
Мы прошли траверсом на восток к Северному гребню, и я понимаю, что Дикон действительно намеревается придерживаться зигзагообразного маршрута поиска — на запад, на восток и снова на запад, — нанесенного на карту.
Мы добираемся до крутого участка вблизи водораздела в самой восточной точке поисков. Единственная палатка, из которой состоит шестой лагерь, скрыта нависающими над нами плитами, но мы отчетливо видим палатки пятого лагеря (теперь их три, после того как Дикон с Пасангом минувшим вечером установили «большую палатку Реджи» на камне футах в 80 выше остальных двух) на Северном гребне в нескольких сотнях футов под нами. Мы разъединяемся, и я сворачиваю свою веревку и прячу в рюкзак, следя за тем, чтобы она не запуталась в кислородных трубках. Мы дышим «английским воздухом» с самого начала спуска, но теперь Дикон снимает маску и поднимает на лоб очки.
— Будь осторожен здесь, Джейк. Сегодня никаких падений.
Пока мы спускались, поднялся сильный ветер, и теперь он уносит слова Дикона, но я слежу за его губами сквозь толстые стекла очков. Моя зона поиска начинается почти на том же уровне, на котором стоят три палатки пятого лагеря, но дальше к западу вдоль Северного гребня.
Спустившись до нужной, как мне кажется, высоты, я поворачиваю назад, к Большому ущелью, и начинаю осторожный траверс по склону, держа длинный ледоруб в левой, верхней руке и обязательно находя для него точку опоры, прежде чем сделать следующий шаг. Непросто искать мертвое тело, когда нужно все время смотреть под ноги и выбирать место, куда поставить ногу.
Я снова надел «кошки» — несмотря на то, что их ремни затрудняют кровообращение и ноги замерзают быстрее. За последние два дня восхождения я заметил, что мне удобнее шагать по скалам и каменным осыпям в «кошках», чем отталкиваться от них шипованными подошвами ботинок. На Северной стене достаточно много участков, покрытых снегом и льдом, и потому «кошки» оказываются весьма кстати каждые несколько ярдов.
Время от времени я останавливаюсь, опираюсь на ледоруб, вытягиваю шею и смотрю вверх, чтобы убедиться, что у моих товарищей все в порядке. Из-за расстояния и нагромождения льда и камней мне требуется одна или две минуты, чтобы увидеть три маленькие фигурки, каждая из которых челноком обходит свою зону поиска. Реджи, самая дальняя, лучше всего различима на фоне Желтого пояса, полосы высотой 700 футов, которую в своем докладе Альпийскому клубу геолог Оделл назвал «среднекембрийским мрамором с включениями диопсида и эпидота, характерной желтовато-коричневой окраски». В переводе на нормальный язык это означает многочисленные слои крошечных морских обитателей, окаменевших и заключенных в мрамор в период среднего кембрия, когда Гималайский хребет был дном древнего океана. Даже я — с не самыми высокими баллами по геологии в университете — понимал, что это было чертовски давно. Теперь я вижу, как Реджи перемещается вдоль линии водораздела прямо под Желтым поясом, время от времени останавливаясь и разглядывая в бинокль лабиринт оврагов над ней. Эти овраги образуют лабиринт чуть ниже самого Северо-Восточного гребня — нашего (а также Мэллори и Ирвина) предполагаемого маршрута к вершине, — и вполне логично искать
А может, Реджи, как и я, использует бинокль просто как предлог, чтобы остановиться и передохнуть? Неожиданно для себя я радуюсь, что Дикон настоял, чтобы поиски — включая возвращение в шестой лагерь или в пятый, если в шестом не хватит места, — длились до тех пор, пока не иссякнет запас кислорода в баллоне, то есть четыре или четыре с половиной часа. У меня такое чувство, что я способен проспать целую неделю, но я понимаю, что не смогу заснуть на холодных, наклонных камнях пятого и шестого лагерей, особенно шестого. И, если уж на то пошло, по-настоящему отдохнуть здесь, на высоте более 8000 метров, тоже не получится. Я начинаю понимать, что усталость на Эвересте имеет свойство накапливаться. Она просто усиливается, пока не убивает тебя или не прогоняет с горы.
Я снова трогаюсь с места, но вдруг понимаю, что подошел слишком близко к Большому ущелью, отклонился дальше к западу, где надо мной на Северо-Западном гребне вздымается первая ступень, и почти поравнялся с устрашающей второй ступенью. Это граница моей зоны поиска. Дальше начинается глубокий снег и крутые склоны ущелья Нортона. Я поворачиваю назад и вниз, зигзагом двигаясь на восток, к Северному гребню с наклонными палатками пятого лагеря.
Угроза в виде обрыва глубиной около 1000 футов постоянным фоном присутствует в моих мыслях. Один неверный шаг, и я полечу вниз, крича и беспомощно размахивая руками. Теперь я жалею о той глупой шутке насчет красной ракеты во время падения — полет к леднику далеко внизу станет худшими и последними сознательными мгновениями моей жизни. Более ужасной смерти я не могу себе представить.
О чем думает человек, когда падает с высоты в тысячу футов?
Я пытаюсь выбросить из головы этот вопрос, предполагая, что ударюсь о скалу и потеряю сознание еще до того, как свалюсь с края обрыва и полечу навстречу смерти, которая ждет меня далеко внизу. Эта мысль немного приободряет. Но, честно говоря, я в это не верю. Мой одурманенный недостатком кислорода мозг пытается вычислить, сколько минут и секунд я буду оставаться в сознании в процессе свободного падения.
— К черту, — вслух говорю я и направляю умственные усилия на свои ботинки и заснеженный склон впереди.
Проходит всего около получаса поисков, а я уже жалею, что Дикон не снабдил нас радиопередатчиками вместо этих уродливых ракетниц. Конечно, 60-фунтовый передатчик таскать на этих высотах совсем непросто, а хрупкие вакуумные лампы потребуют большого количества набивочного материала и крайне осторожного обращения, но главной проблемой будет 300 миль электрического кабеля, который придется тащить за собой каждому из нас во время…
Я останавливаюсь и трясу головой, чтобы в голове немного прояснилось. Чуть ниже что-то шевелится, словно ветки на кустах или обрывки шелковой ленты, развевающиеся на ветру. Или радуга, которая как будто машет мне. Зовет меня.
На том же маленьком снежном пятне впереди и чуть ниже меня, где я заметил какое-то движение, мелькает что-то зеленое.
«Странно, — думаю я. Шестеренки в моем мозгу проворачиваются медленно, словно скованные вязкой патокой. — Не знал, что на такой высоте водятся зеленые растения».
Погоди. Они здесь не растут.
Я останавливаюсь и подношу к глазам бинокль. Руки у меня так сильно дрожат, что мне приходится присесть, с трудом сохраняя равновесие, и поставить бинокль на воткнутый в снег ледоруб.
«Зеленое растение» — это зеленый кожаный ботинок на правой ноге трупа, лежащего ничком на крутом склоне, с вытянутыми вверх руками, словно он все еще пытается остановить скольжение вниз. На левой ноге только остатки носка. «Маленькое снежное пятно» оказывается вовсе не снегом. Похоже, это белая как мрамор кожа, просвечивающая сквозь лохмотья рубашки и брюк трупа. А шевелятся обрывки одежды (или плоти?) на усиливающемся ветру.