Мешок кедровых орехов
Шрифт:
— Эй, незаразный… Пошли.
Витя сразу все понял. Аккуратно уложил портфельчик, поднялся:
— Я готов.
— Слышишь? Он уже готов! — табачно дохнул сзади подошедший Гошка. — Уже в штаники наклал.
Я не обернулся.
…Витя шагал впереди. Помахивал портфельчиком, прямо держал голову.
И плелся за ним я — подневольный конвоир, махновец, которому приказали отвести на расстрел комиссара. Так мне представлялось это со стороны.
За углом первого же от школы барака новенький остановился, повернулся ко мне:
— Может быть, здесь?
Я пинал камешек. Витя спокойно ждал.
— Знаешь, — сказал я, — дуй-ка ты отсюда. Он с интересом взглянул на меня:
— Дунуть я могу и без твоего разрешения… Скажи — ты кого-то боишься, да?
— Ага! — обозлился я. — Тебя боюсь! Гляди, испугался — коленки трясутся!
Витя покачал головой:
— Ты кого-то боишься — точно. Кого?
— Ну, хватит! — он опять надоел мне; не объяснять же было ему, умнику, про дрессировку. — Мне — сюда, тебе — туда. И жми давай… на все педали.
Тут я его и оставил. Думал, что оставил.
Витя догнал меня через несколько шагов.
— Интересно, — сказал. — Ты извини, но, оказывается, мне тоже сюда.
— А мне туда! — заорал я, развернулся и пошагал в сторону, противоположную дому.
На другой день мы пришли и школу вместе. То есть я-то не знал, что мы идем вместе: Витя, видать, пристал где-то по дороге и шлепал следом, не обнаруживая себя.
Возле школы на этот раз шло серьезное состязание. Осенью еще против нашего крыльца пленные немцы нарыли траншей под котельную. Растаявший снег сбежал в них, тяжелая глинистая вода испарялась медленно, бровки траншей раскисли. Но кое-где они уже обсохли — и пацаны наши в этих местах наладились прыгать через траншеи. Траншеи были не широкими — кроме одной, короткой, соединяющей две половины котлована. Здесь ширина была, однако, метра четыре. Как раз перед этой, непокоренной еще, канавой и стояли запалившиеся прыгуны. Мыло, всегдашний снисходительный наблюдатель, попыхивая папироской, насмешливо оглядывал их: ну, кто смелый?
Увидев нас (я-то думала меня только), он разулыбался:
— О! Сейчас козлик прыгнет! Он у нас дрессированвый, — и подмигнул мне. — Верно?
Я оглянулся — позади стоял Витя. Вид у него, и правда, был какой-то укрощенный; штаны длинные, наползающие на ботинки, — не вчерашние октябрятские трусики; глаза светились робким любопытством: а что это тут такое, а?
Надо было что-то делать. Немедленно. Мыло уже и руку мне на плечо положил, и нажал слегка: скомандуй ему, дескать.
— Этот, что ли? — пробормотал я. — Да ну… куда ему. Слабо.
«Догадайся же ты, морда! — мысленно умолял я Витю. — Смикить!»
Черта с два он догадался. Стоял, простодушно моргал глазами. Даже соизволил честно сознаться:
— Наверное, ты прав: мне такое расстояние не перепрыгнуть. Во всяком случае я еще ни разу не пробовал.
У меня аж зубы заныли: спрашивали его тут, зайца, — сможет — не сможет! Я выдернул плечо.
— Ты, фрайер! — грубо сказал Вите. — Подержи сумку… Учись, пока я добрый.
Места
Пацаны взвыли:
— У-у-у!
— Ныряй с головой!
— Давай вразмашку!
Под их улюлюканье я перебрел траншею, рявкнул на Витю:
— Дай руку! Выпялился…
Он помог мне выбраться, посочувствовал:
— Надо было сразу брюки снять.
— Тебя не спросили!
Я вылез из штанов, зло отпихнул их ногой, разбежался снова — и перемахнул траншею.
Пацаны стихли. Сгрудились на бровке, таращились на меня.
И Мыло смотрел. Задумчиво щурился — соображал, наверное: чего это я так уродуюсь?
Ну, глядите, глядите! Я отошел подальше, прицелился и — э-э-ээх! — полетел прямо в толпу.
Прыгуны ухнули в стороны.
Мыло хладнокровно отступил на шаг.
С крыльца школы дежурный звонил в колокольчик.
Мыло, уходя, оглянулся, долго посмотрел на меня. Я видел это краешком глаза, но головы не поднял — выжимал штаны.
— Давай помогу, — вызвался Витя.
Вдвоем мы кое-как выкрутили мои штаны. Но все равно они остались влажными. А главное, так были перемазаны глиной, что идти в них на урок я и не подумал.
— Куда ты теперь? — спросил Витя.
— На кудыкины горы, — буркнул я, поднял сумку и пошел прочь.
— Послушай! — крикнул Витя. — Нельзя же так!.. Подожди!
Я не ответил.
Что-то вдруг громко булькнуло у меня за спиной. Я оглянулся — Вити не было на берегу. «Прыгнул, псих!» — догадался я.
И правда — Витя бродил там, под стенкой траншеи. Ему вода доходила до подмышек. Я сел на землю (штаны можно было теперь не беречь): интересно посмотреть, чем это кончится.
Витя отыскал на той стороне бережок пониже, выкарабкался сам, улыбнулся:
— Назад я, пожалуй, смогу.
— Прыгай, где поуже, — посоветовал я.
— Нет, только здесь! — Витя гордо выпрямился, как вчера и классе. — Пусть даже не перепрыгну, но трусом никто не назовет.
Ой-ёй-ёй! Про таких красивых дураков мне только в книжках читать доводилось.
— Штаны хоть сними тогда.
Штаны он снял. Скомкал их, перебросил мне. Потом и сам перепрыгнул. Плюхнулся, как лягушка, на живот — но перепрыгнул. И встал — довольный.
— Что же ты сразу их не снял? — ехидно спросил я. — Раз умный такой.
Витя пожал плечами, посмотрел с сожалением на свои брюки, которые были теперь не лучше моих:
— Не хотелось бы, конечно, огорчать маму.
Он так и произнес: не «от матери попадет», а — «не хотелось бы… огорчать». Я подумал маленько.
— Ладно. Пошли к нам. У меня мать добрая.
— В принципе, — сказал Внтя, шагая рядом со мной, — моя мама тоже не злая. Но дело в том, что это единственные мои брюки, и она только вчера вечером их дошила.
Я остановился:
— Так ты из-за этого, что ли, пришел вчера… такой? Витя кивнул.