Мешуга
Шрифт:
— В мире нет такой силы, которая могла бы оторвать меня от Макса — ни за двадцать тысяч долларов, ни даже за двадцать миллионов — особенно сейчас.
Я заверил Мириам, что буду предан и ей, и Максу всю свою жизнь. Мы обсуждали идею романа, который я мог бы написать и который следовало бы озаглавить «Трое», — историю двух мужчин и женщины. Темой его было бы то, что чувства не подвластны ни законам, ни религиозным, общественным или политическим системам. Мы оба были согласны, что призвание литературы честно выражать эмоции — беспощадные, антиобщественные и противоречивые — какими только и могут быть искренние эмоции.
По вечерам я обычно приглашал Мириам в ресторан на ужин. Мы никогда не уставали ни от любви, ни от разговоров. Не существовало такой темы, которую я не мог бы обсуждать с ней — в философии, психологии, литературе, религии, оккультизме. Все наши дискуссии рано или поздно приводили к Максу и нашему с ним странному партнерству. Но от Макса
Мы слышали, что несколько беженцев, потерявших свои деньги, ворвались в квартиру Привы, переломали мебель, повытаскивали одежду и белье из шкафов и драгоценности из ящиков туалета. Одна женщина ударила Цлову, которая хотела вызвать полицию, но Прива не разрешила сделать этого. По-видимому, Ирка Шмелкес пыталась покончить жизнь самоубийством, проглотив горсть снотворных таблеток, но Эдек позвонил в «скорую помощь» и отправил ее в больницу, где ей вовремя промыли желудок.
Мириам из-за молчания Макса погрузилась в меланхолию. И все чаще стала заговаривать о самоубийстве.
— Если Макс мертв, то и мне незачем жить, — сказала она.
В ту ночь у меня было такое чувство, как будто между нами лежал призрак, препятствовавший нашему сближению. Несколько раз она называла меня Максом, потом извинялась и поправляла себя. Я уснул и был разбужен телефоном, звонившим в гостиной. Светящийся циферблат моих часов показывал четверть второго. Мириам приняла снотворное и крепко спала. Кто бы мог звонить среди ночи? Опять Стенли? В темноте — я никак не мог вспомнить, где выключатель, — я схватил трубку и прижал ее к уху. Никто не отзывался, и я уже был готов повесить трубку, как услышал шорох и покашливание. Мужской голос спросил:
— Аарон, это ты?
Словно что-то прорвалось во мне:
— Макс?
— Да, это я. Я вылез из могилы, чтобы задушить тебя.
— Где ты? Откуда ты звонишь?
— Я в Нью-Йорке. Только что прилетел из Европы. Самолет опоздал, и мы целый час не могли приземлиться. Ареле, я здесь инкогнито. Даже Прива не знает, что я вернулся. Если мои беженцы пронюхают, что я здесь, они разорвут меня на мелкие кусочки, и они вправе сделать это.
— Почему ты не написал нам? Мы тебе телеграфировали.
— Я до последнего момента не знал, смогу ли прилететь. Матильда умерла, и я сам полумертв. Все библейские проклятия пали на мою голову в этой поездке.
— Где ты сейчас?
— В отеле «Эмпайр» на Бродвее. Как Мириам?
— Она приняла снотворное и сейчас крепко спит.
— Не буди ее. Я серьезно заболел в Польше и какое-то время мне казалось, я вот-вот помру. У Матильды случился инфаркт, и она умерла в самолете. С большими трудностями Хаим Джоел отправил ее тело в Эрец-Исраэль. [116] Она будет лежать там с другими праведными мужчинами и женщинами. Мне же, похоже, придется иметь дело с могилой в Нью-Йорке. Те знахари, что оперировали меня в Варшаве, изрядно напортачили. У меня кровь в моче.
116
Эрец-Исраэль( ивр., букв. «Земля Израильская») — территория библейского царства евреев во времена царей Давида и Соломона, иначе — «земля обетованная»; здесь — нынешнее государство Израиль.
— Почему ты не лег в больницу в Швейцарии?
— Мне сказали, что лучшие врачи по этой части в Америке.
— Что ты собираешься делать?
— В Швейцарии мне дали фамилию врача, мирового авторитета в этой области. Я телеграфировал ему, но не получил ответа. Мне не хочется умирать среди чужих.
— Я разбужу Мириам?
— Нет. Приезжайте завтра. Никто не должен знать, что я здесь. Я записался под другим именем — Зигмунд Клейн. Живу на восьмом этаже. Отрастил седую бороду и выгляжу, как Реб Тцоц.
Внезапно гостиная осветилась, и Мириам, в ночной рубашке, босая, выхватила у меня трубку. Она вопила, то смеясь, то плача. Я никогда прежде не видел ее в такой истерике. Я вернулся в спальню; прошло более получаса. Она никогда не делала из этого секрета — Макс был для нее на первом месте. Вдруг дверь распахнулась, и Мириам зажгла свет.
— Баттерфляй, я еду к нему в отель.
Я решил не ехать с ней, и она спросила:
— Ты что, сердишься?
— Я не сержусь. Я на двадцать лет старше тебя, и у меня нет сил на такие приключения.
— У тебя масса сил. Я скорее умру, чем оставлю его в одиночестве, больного!
Я лег на спину и смотрел, как Мириам одевается. Закончив одеваться, она сразу ушла.
Я попросил позвонить мне, как только она приедет в отель «Эмпайр», но совсем не был уверен, что Мириам это сделает.
Я задремал, и мне приснился Песах в Варшаве. Отец проводит седер, [117] и мой младший брат, Моше, задает четыре вопроса. [118] Я все видел ясно: праздничную кушетку «хейсев» [119] ,
117
Седер( ивр., букв. «порядок, последовательность») — ужин в первый вечер Песаха(Песах, как и все еврейские праздники, включая Субботу, начинается после захода солнца накануне календарной даты). Церемония седера происходит в строгом соответствии с описанием в Агаде.
118
Четыре вопроса — задает во время седераведущему самый младший участник церемонии; эти вопросы сформулированы в Агаде.
119
Хейсев— праздничная кушетка, имитирует ложе, на котором возлежит, облокотясь на левую руку, ведущий церемонии, символизируя этим освобождение из рабства.
120
Киттл( идиш) — белая одежда, одеваемая во время богослужений и праздников.
121
Харосет— тестообразная смесь из тертых яблок и молотых орехов с вином, напоминающая глину — в память о евреях, делавших в египетском рабстве кирпичи из глины.
122
Маца— лепешки из неквашеного теста, заменяющие хлеб на время Песаха.
«Отец жив! — сказал я себе. — Не было никакого Гитлера, никакой Катастрофы, никакой войны. Это все было дурным сном». Ядернулся и проснулся. Звонил телефон? Нет, мне только показалось. Вдруг что-то заставило меня осознать, что я допустил пагубную ошибку в очередной главе романа, которая в пятницу должна появиться в газете. Янаписал, что героиня пошла в синагогу на второй день Рош Хашана, чтобы прочесть поминальную молитву по умершему. Только сейчас я вспомнил, что Йизкор [123] не читается на Рош Хашана. Меня удивили и моя грубая ошибка, и тот факт, что сон о празднике Песах и седере, который вел мой отец, напомнил мне ошибку, связанную с Рош Хашана. Осознавал ли мой мозг все, связанное с этой ошибкой? Этот ляпсус был не просто опиской, типографской ошибкой, допущенной молодым наборщиком. Он занимал длинный кусок текста с многословными описаниями. Я стал бы посмешищем для читателей. Есть ли еще время, чтобы исправить это? Металлическая рама, содержащая этот текст, находится на столе в наборном цехе и пойдет в печать не раньше чем утром. Есть только один способ спасти мое литературное имя от позора — одеться, поехать в типографию и перенабрать весь кусок собственноручно (что по правилам профсоюза печатников автору делать не разрешалось).
123
Йизкор— поминальная молитва, читается в синагогах в праздничные дни Йом Кипур, Шмини Ацарет, в седьмой день Песахаи в Шавуот. Шавуот— праздник урожая и получения Торы, отмечается в начале лета, через семь недель после Песаха (русская Пятидесятница).
Я устал и чувствовал слабость, глаза у меня слипались. Как найти такси, чтобы добраться до Ист-Бродвея? Открыто ли здание издательства и работает ли лифт? Мне вспомнились слова Рабби Нахмана из Вроцлава: «Пока горит пламя жизни, все можно исправить». Я вскочил и начал одеваться. Кое-как мне удалось надеть костюм и туфли, но галстук куда-то исчез. Я искал его, но безуспешно. В тот момент, когда я направился к двери, зазвонил телефон. В спешке я схватил трубку вверх ногами и отозвался:
— Мириам!