Мессианский Квадрат

Шахар Ури

– Я слышал, – добавил Зеэв, – в 1986 году даже просьбы на выезд в Израиль перестали принимать.

– И вот 8 декабря в Чистопольской тюрьме умер Анатолий Марченко. Он держал бессрочную голодовку за освобождение всех узников совести, – продолжил Андрей. – И вдруг все в одночасье переменилось, как по волшебству: 19 декабря освобождают Сахарова, а 7 февраля следующего года первых 42 политзаключенных.

– Бедный Марченко, чуть-чуть не дотянул, – горестно вздохнула Марина.

– Да, 10 дней всего, – согласился Андрей. – Только, знаете, мне

иногда кажется, что именно он-то как раз и дотянул. Все это дело дотянул и с мертвой точки сдвинул. Может, и звучит невероятно — я иногда думаю, что без его гибели никаких освобождений бы не было. Допустим даже, что Горбачев сам давно хотел всю эту казарму советскую распустить — но для этого нужен был момент, когда все политбюро находится в смятении.

– Вы хотите сказать, что если бы Марченко тогда снял голодовку, Сахаров бы и сегодня в Горьком оставался? – уточнил Зеэв.

– Почему нет? Марченко с его максималистскими требованиями был совершеннейшим Дон Кихотом, но он, похоже, знал, что делал: ценой жизни перелицевал действительность.

Мысль Андрея всем понравилась, и я было принялся рассказывать про каббалистическое понятие «импульс снизу», когда человеческая решимость пробуждает ответный «импульс сверху», но неожиданно зазвонил звонок. Зеэв извинился, снял трубку и некоторое время молча слушал. Мы ждали.

– У него всего лишь перелом, – сказал он наконец на иврите, – минуту…

Зеэв прикрыл трубку:

– Звонит какой-то молодой человек, который был с вами, когда сбили Андрея. Говорит, телефон ему дали в больнице. Спрашивает, что с Андреем.

– Какой молодой человек? – удивился я. – Араб?

– Наверное... У него вроде арабский акцент.

– Дайте-ка, я с ним поговорю, – попросил я и взял трубку.

– Алло!

– Шалом, с кем я говорю?

– Это араб! – прошептал я, делая знаки друзьям. – Говорит Ури, я тоже был тогда на тремпиаде, при наезде. Хотелось бы поговорить.

Араб молчал.

– Алло, ты меня слышишь?

Молчание.

– Я буду завтра в Старом городе до пяти вечера, – произнес он наконец, и мне показалось, что он уже вешает трубку.

– Эй, подожди! Завтра у Яффских ворот, в 15.00! – бросил я наугад.

Самому мне это не очень подходило, потому что в четыре у меня был урок рава Эшхара, который я очень любил, но надежда успеть все же оставалась.

Опять долгое молчание.

– Хорошо, в три, но на площади Цион, – донеслось, наконец, из трубки.

– Еще лучше.

– Тогда до встречи, – послышались частые гудки.

Уф! Я стоял и все еще слушал гудок телефона, пытаясь осмыслить, что произошло.

– Зайдешь сюда после разговора с ним? – спросил Андрей.

– Я тоже хочу послушать! – воскликнула Сарит.

– Конечно, Сарочка, ты тоже приходи, – кивнул ей Андрей.

– Но только не раньше четырех! – наставительно добавил я. – Хватит уже школу прогуливать.

Сарит вспыхнула, хотела что-то возразить, но промолчала.

«А сам-то ты разве не готов прогулять урок рава

Эшхара?» – подумал я с некоторым даже удивлением.

***

Я был на площади без десяти три. Араб уже ждал меня. Мы сразу узнали друг друга, пожали руки и представились.

Его звали Халед, жил он в Рамалле, работал водителем автобуса: возил учеников в какую-то арабскую школу в Иерусалиме.

– У Андрея всего лишь перелом. Через месяц будет ходить, – сказал я. – Ты случайно не знаешь, почему та машина его сбила?

– Он был единственный, кто не отскочил. По-моему….

– Нет. Я спрашиваю, почему она вообще наехала? Ты знаешь?

– Могу только догадываться.

– Думаешь, это была случайность?

– Нет, не думаю. Похоже, что какой-то мой собрат хотел задавить еврея.

– А ты с ним случайно не знаком, с этим твоим собратом?

– Да я его и не разглядел даже.

– Но ты видел, что машина сначала мимо проехала, а потом вернулась? – с подозрением спросил я.

– Это видел.

– Странно. Машину ты видел, а водителя не разглядел?

– Он же в куфию замотался, – удивился Халед.

– Ах да, верно, – пробормотал я. Я только теперь вспомнил, что во время наезда водитель закрылся куфией, хотя при первом проезде, как рассказала Сарит, лицо вроде бы было открыто. Но вполне вероятно, что Халед мог не обратить тогда на него внимания.

В общем, Халед знал о причине наезда не больше нашего. Затеянное мною следствие снова зашло в тупик.

Мы уложились в 5 минут, а я понятия не имел, что еще спросить, и у меня сорвалось с языка:

– А ты сам-то в интифаде случайно не участвуешь?

Халед посмотрел на меня с явной иронией.

– Ну разве совсем немного… по четвергам, с трех до пяти.

Заметив, что я нахмурился, Халед расхохотался и, дружески хлопнув своего «дознавателя» рукой по плечу, сказал:

– Я пошутил. На самом деле я на вашей стороне.

В ответ на мой недоверчивый взгляд Халед широко улыбнулся и объяснил:

– Ваша военная администрация, конечно, не подарок, и я бы, честно говоря, с удовольствием ее сменил... но я слишком хорошо понимаю, что здесь начнется, если эта детвора, которая сегодня швыряет в вас камнями, займет ее место.

Я и раньше сталкивался с арабской лестью, с заверениями в сочувствии Израилю, но всегда относился к этому с большим недоверием. Но Халед держался совершенно иначе – свободно, с достоинством и говорил по существу. Я просто не смог ему не поверить.

– Если бы все палестинцы были такими прагматиками, как ты… – произнес я в ответ.

– Прагматиками? Не в прагматизме дело... Ты не представляешь, как много палестинцев вам сочувствуют!

Мы проболтали с Халедом с полчаса и на прощание обменялись телефонами. Его симпатия к Израилю не казалась фальшивой. Хотя у меня и осталось какое-то неопределенное впечатление, что он чего-то недоговаривает.