Мессир Константин. Дом колдуна
Шрифт:
Массивная дверь, которую хозяин обычно запирал, сейчас, словно в ожидании, была приоткрыта. В белоснежном кожаном кресле за дубовым столом сидел отец Глеба — чуть более строгий и мрачный чем обычно. В кресле попроще расположился его поверенный, и оба нетерпеливо гипнотизировали дверь. И оба вскочили, как только я переступил порог, как будто пришел какой-нибудь важный чин. Или это они так пытаются подчеркнуть исключительный трагизм момента? Я знал, что дядя Николай скажет еще до того, как он начнет — в каком-то смысле он был предсказуем.
—
— А вы мои, — кивнул я в ответ.
В конце концов, это у него умер младший брат, а не у меня. Дядя говорил, что когда-то в детстве они даже были дружны. Хотя я не представляю, как можно дружить с таким человеком.
— Сильно расстроен? — спросил дядя, пристально вглядываюсь в меня.
— А вы?
— Ну, это сложный вопрос… — неопределенно протянул он и уселся обратно в кресло.
На самом деле вопрос был очень простым. А вот ответ, пожалуй, не очень.
Поверенный опустился на свое место следом за хозяином, а потом по другую сторону стола уселись и мы с Глебом в мягкие кресла для особо важных гостей — а других тут и не бывает. Несмотря на то, что позвали нас для беседы, на некоторое время в кабинете повисла тишина. Дядя Николай продолжал внимательно смотреть на меня. Как и в своих сообщениях, он хотел что-то сказать и не мог подобрать слов.
— И как это случилось? — спросил я, чтобы прервать эту давящую тишину.
— Самоубийство, — коротко ответил дядя.
И снова повисла долгая пауза. Вот как. Детали сейчас выяснить не хотелось. Возможно, позже. Ну а что касается причин… Есть ли мне до них хоть какое-то дело? Умри первым я, а не он — он бы даже и не заметил.
— И когда это случилось? — спросил я, вновь разрушая тишину, которая, как саваном, окутывала кабинет.
— Говорят, около двух недель назад, — без эмоций отозвался дядя.
— А чего сообщили только сейчас? — подал голос Глеб.
— Когда узнали, тогда и сообщили, — мрачно отрезал хозяин кабинета.
А раньше, получается, его никто и не искал. Две недели — и никто и не заметил, что тебя не стало? Стоило ли это всех твоих усилий?
Тишина опять окутала все вокруг. За окном уже все захватила чернота — густая и непроглядная, прямо как она, Темнота. У каждого колдуна с ней свои отношения. Одни считают ее другом, другие — помощницей, третьи — слугой. Ему же она была любовницей — единственной, кто его волновал в целом мире.
— Ладно, — на этот раз прервал молчание дядя Николай, — приступим к делу. Давайте покончим с этим сейчас…
Покончим с этим сейчас… Ну вот и все, чего он заслужил в семье, которая когда-то готова была его любить.
Дядя молча взял со стола уже изрядно помятый конверт, который явно долго крутил в руках, и все
— А что еще не открыли?
— Думал, — помедлив, отозвался дядя, — это захочешь сделать ты…
Или просто вы все боялись, что из конверта вдруг вылезет какое-нибудь чертово проклятие? Вас-то всех проймет, а мне не страшно — максимум пальцы обожжет. Вряд ли он оставил бы что-то смертельное — хотя это было бы иронично.
Взломав сургуч, я достал из конверта желтый сложенный пополам листок и с легким хрустом развернул. Внутри косыми рядами шли накорябанные все тем же небрежным почерком строки. Я пробежался по ним глазами, и уже после первой меня опять начало тошнить — как не тошнило уже давно. Что я вообще делаю в этой комнате?
Сложив листок, я молча протянул его поверенному. Пусть читает сам. В конце концов, это — его работа. Тот развернул записку и, слегка прочистив горло, зачитал вслух:
— Последняя воля Григория Марковича Павловского… — и тут же растерял всю бодрость, пробежавшись по строкам дальше. — В связи с отсутствием подходящего наследника, мой дом и все принадлежащее мне имущество перейдут к тому, кто сможет справиться с моим домом. А до тех пор права на распоряжение всем переходят моему брату, Николаю Марковичу Павловскому…
А внизу стояла корявая подпись. И все — больше ни слова, ни единой приписки. Повисшая пауза длилась долго — не меньше пары минут. Даже Глеб молчал. Обычно болтливый, сейчас он сидел рядом и растерянно скользил глазами по комнате — и даже в мыслях не нарушал тишину.
Нарушил ее ящик стола, который хозяин кабинета отворил с протяжным скрипом. Достал оттуда бумагу и протянул мне.
— Это доверенность. На твое имя.
О, дядя Николай ко всему подготовился — как предусмотрительно с его стороны. Получается, он и ждал примерно такой последней воли. Или как это лучше назвать? Последнего плевка?
— Думаю, — дядя перехватил мой взгляд, — будет лучше, если ты съездишь туда и сам решишь, что делать с домом. Савелий уже на месте и поможет тебе со всем разобраться.
— А чего Савелий сам-то не может? — все-таки не выдержал Глеб.
Его отец резко повернулся к нему.
— Мал еще дерзить! — а затем, вновь поймав мой взгляд, вернулся к прежнему тону. — Думаю, это твое право решить судьбу этого дома и всего, что в нем.
Доверенность покачивалась в воздухе. С самым серьезным видом дядя протягивал ее и ждал, что я возьму. А чего бы ждал он? Будь его воля, он бы даже не пустил меня в этот дом. Вот только его воли уже больше не будет — эта была последней.