Месть Бела
Шрифт:
Да и явь ли это? Разве может быть на самом деле такое, что он, Конан из Киммерии, неустрашимый варвар, потерявший чувство страха вместе с молочными зубами, стоит, бездействуя, и трясется, как травинка на ветру, перепугавшись каких-то дешевых обитателей помойки? Нет, он болен, его лихорадит, это горячечный бред. Так думал киммериец, а ему что-то кричали, требуя и угрожая, хохотали в лицо и грозно размахивали своим примитивным, но опасным оружием.
Легкий укол кинжальным острием и одновременно удар дубиной по ребрам выбил Конана из состояния оцепенения и лишил надежды на то, что можно проснуться и
Он не помнил, как добирался, он осознал себя уже лежащим на тюфяке в своей комнате на втором этаже трактира «Кровавые кони» и дрожащим, как при сильном ознобе. Он перестал быть собой и не в силах был осмыслить это. Голова нестерпимо болела, мозг грозил расплавиться в черепе, мысли напоминали осколки разбитого вдребезги зеркала.
Он это или не он, что происходит, когда началось, с ним ли это происходит? Бред, кошмар, болезнь, колдовство? Вопросы сводили с ума. Он чувствовал, что теряет разум. И, как спасение его разуму, пришел сон. Сон отправил его в спасительную тьму...
— В эту ночь я впервые увидел этот треклятый коридор.
— Коридор? — переспросил Симур.
— Да, коридор, — Конан усмехнулся, — коридор в новые мучения...
Сон, который мучил Конана каждую ночь, всегда начинался одинаково, но от раза к разу сцена сна становилась все более детальной, краски приобретали глубину и насыщенность, а действие развивалось — это было сновидение с продолжением.
Ночью, едва киммериец смыкал веки в своей комнате на втором этаже трактира «Кровавые кони» и тело его погружалось в дрему, как дух северянина переносился из яви в призрачный каменный тесный полукруглый коридор, выходящий из бесконечности и в бесконечность же ведущий. Стены его были неровные, шероховатые, с выступами, в которых прослеживался, вроде бы, некий порядок. И Конан брел по этому коридору, сам не зная, где находится, что делает здесь и куда направляется, однако понимая, что приближается к какой-то страшной цели. Словно некто звал его из глубин подземного хода (в том, что ход именно подземный и прорыт в толще земли на такой глубине, которую простой смертный даже вообразить не в состоянии, варвар отчего-то не сомневался), и встреча с этим таинственным некто не принесет северянину ничего, кроме боли, страдания и новых страхов. Он не хотел никуда идти, он боялся идти вперед... но, как это часто бывает в снах, ноги несли его дальше и дальше, восстав против воли охваченного ужасом разума.
Одет он был, как обычно одевался в яви: просторная рубаха, заправленная в кожаные штаны, поверх рубахи — прочная дубленая куртка, поверх него — старый верный плащ до колен, на спине ощущается успокаивающая, покачивающаяся тяжесть двуручного меча в ножнах из лошадиной кожи. Наряд завершали крепкие, ноские сапоги.
Коридор был освещен колеблющимся, призрачным желтоватым светом, который, казалось, изливали сами стены угрюмого тоннеля —
И такой кошмар повторялся из раза в раз, с постоянностью и неумолимостью смены дня и ночи. На рассвете Конан просыпался весь в поту, невыспавшийся, с бешено колотящимся сердцем. Некоторое время лежал неподвижно, натянув покрывало до подбородка, сжав зубы, чтобы не застонать от ужаса, и чувствуя, как паника медленно, вслед с предутренними сумерками покидает его мозг; лишь пальцы киммерийца беспрерывно теребили край покрывала, шарили по нему, точно в поисках какой-нибудь щелки, за которую можно ухватиться и не сорваться в пропасть безумия.
А потом наступал день — серый, пустой, бессмысленный, один из череды многих дней. Конан заставлял себя встать с постели, вяло ополоснуться в лохани, одеться и спуститься вниз. Посетители трактира и обитатели постоялого двора при трактире «Кровавые кони» приветствовали варвара громкими криками и звали присоединиться к веселому завтраку, (зачастую незаметно переходящему в ужин)... но тот лишь уныло отмахивался, опускался за самый дальний стол, тяжело облокачивался на столешницу и ждал. Слуги в «Конях» уже знали: жаркое с чесноком и густой овощной подливой, да кувшинчик шемского красного — вот и все, что требовалось Конану каждое утро.
Бывшие подельники шепотом предлагали киммерийцу выгодные, беспроигрышные дела — Конан отказывался: одна мысль о том, чтобы провернуть очередное воровское «дельце» вызвало в нем трепет страха; многочисленные развеселые подруги предлагали киммерийцу позабавиться как-нибудь вечерком — Конан отказывался: вечер был для него хуже любой изощренной туранской пытки...
Равнодушно поковыряв жаркое с чесноком и едва пригубив шемское красное, киммериец бросал на стол несколько серебряных монет и выходил в город. Монет с каждым днем становилось все меньше, однако ему было не до размышлений о том, как набить свой кошель.
Бесцельно бродя по улицам Шадизара, безразлично глазея на товары лотошников, он со страхом и почему-то нетерпением ждал, когда солнце закончит свой дневной путь и начнет склоняться к западу, предрекая очередной ночной кошмар. Он уже потерял счет времени. Он не знал, сколько продолжаются ночные мучения — неделю или вечность.
Когда весь этот ужас только начинался, Конан еще пытался бороться. В одной лавке он купил чудодейственное сонное снадобье, завезенное, дескать, из самой Зингары. И принял двойную дозу перед сном. Получилось только хуже: пребывание в мрачном коридоре стало таким реальным, подробным и отчетливым, что даже проснувшись киммериец не мог отделаться от впечатления, будто все происходящее с ним во сне на самом деле происходит наяву.
Разуверившись в снадобьях, Конан обратился к лекарю. Лекарь вытянул из варвара сорок две медные монеты и задурил голову мудреными речами, суть которых сводилась к одному: на все воля Митры и человеку знать не дано, за какие именно грехи боги насылают на него всяческие неприятности. Найдись в сердце киммерийца хоть крупица смелости, он прибил бы шарлатана на месте.
Можно было бы еще воспользоваться помощью чародеев всех мастей, толкователей снов и магов-исцелителей... да вот беда: северянин недолюбливал их скопом и каждого в отдельности.