Месть еврея

Рочестер Вера И.

За первым углом наняли они фиакр и вскоре оба бес­препятственно вошли в сад князя. Ночь была темная; с большими предосторожностями прошли они пустые аллеи и, когда подошли к террасе, то Стефан тихонько кашлянул. Через несколько минут на винтовой лестнице террасы послышались робкие, легкие шаги, и Марта, бледная и дрожащая, показалась с ребенком на руках. Молча совершили обмен, затем камеристка исчезла, а посетители быстро направились к выходной калитке.

Возвратясь к себе в кабинет, Самуил прежде всего должен был переодеть в белье своего сына принесенно­го малютку. Но когда откинув одеяльце, он взглянул на ребенка изменницы и ненавистного соперника, страстное чувство ревности, отчаяния и ненависти сжало его серд­це, молчавшее при разлуке с собственным сыном; в лице младенца не было ни

малейшего сходства с Валерией, но это был ее сын...

В эту минуту ребенок, проснувшись, заплакал, и при звуках этого младенческого голоса, бешеная ненависть Самуила мгновенно стихла, сменившись чувством жа­лости и любви. Он всячески старался успокоить малют­ку, который вскоре снова заснул.

— Подожди меня здесь,— сказал он Стефану,— я сейчас дам тебе обещанное.

Руфь и сиделка все еще спали, и минуту спустя раз­жалованный маленький князь был положен в колыбель, где он должен был проснуться сыном миллионера еврея.

Возвратясь в кабинет, Самуил вынул из бюро чеко­вую книжку, вырвал из нее два листка и, заполнив их, отдал Стефану.

— Вот один тебе, а другой Марте, вы получите озна­ченную здесь сумму из государственного банка в Вене. Но я должен вам заметить, что такое внезапное богат­ство может возбудить подозрение, и с вашей стороны было бы благоразумней уехать из этой местности.

Слуга взглянул на чеки и побледнел, ошеломленный размером полученной суммы.

— Ах, г-н барон, как вы щедры,— проговорил он, ста­раясь поймать руку банкира, чтобы поцеловать ее.— А что касается нашего отъезда, это мы и сами давно решили. Теперь, когда мы разбогатели, что за удоволь­ствие жить здесь, где нас знали слугами! У Марты есть дядя в Америке, вот мы туда и поедем, как только обвенчаемся.

Оставшись, наконец, один Самуил бросился в пос­тель. Первый шаг к мести был сделан, а будущее обе­щало еще так много.

— Решительно, если только существует на свете дья­вол, так он мой сообщник в этом деле,— прошептал Са­муил с чувством удовлетворения,— даже мои единствен­ные соучастники, присутствие которых могло бы для ме­ня быть стеснительным, надолго покинут Европу.

По выздоровлении Руфи, Самуил был вынужден про­должать роль, случайно взятую на себя в ночь, когда жена его открыла глаза в тот момент, когда он вливал наркотические капли в ее питье. Итак, Самуил был лас­ков и снисходителен, но молодая женщина, страстно его любившая, скоро почувствовала, что это проявление люб­ви было далеко не искренним со стороны мужа и что дружеская его доброта едва прикрывала полное равно­душие. Она приходила в отчаяние и плакала, но убе­дившись, что подобные сцены только удаляли Самуи­ла из дома, она замкнулась в самой себе, ища утешения в ребенке, которого боготворила. Однако характер моло­дой еврейки был слишком пылок для пассивного подчи­нения. Оскорбленная во всех своих чувствах, она мало-по­малу стала ревнивой и подозрительной. Уверив себя, что частые отлучки мужа посвящены несомненно сопернице, она злобно и недоверчиво следила за Самуилом.

Супружеская жизнь Рауля и Валерии тоже не отли­чалась спокойным счастьем.

Злополучные слова, которые Рауль услышал на па­мятном балу у Кирхберга, холодом обдали горячее и доверчивое сердце князя. Он стал подозрителен, некото­рые странности в поведении Валерии имели основание на скрытую любовь ее к этому еврею. При этой мысли досада и ревность закипали в его груди.

Рауль от природы был человеком любящим и доб­рым. Но чрезмерное баловство матери, лесть и угодли­вость окружающих развили в красивом и богатом юно­ше большие недостатки. Князь привык, чтобы все его желания исполнялись, общее обожание считал неотъем­лемым правилом, а свое собственное к кому-нибудь рас­положение величайшей милостью. Все эти претензии и требования покрывались изысканными манерами, кото­рым прирожденное добродушие придавало особую пре­лесть. И вот опасение, что сердце жены, которую он обо­жал, принадлежало не исключительно ему, что хоть на минуту князь Орохай и этот разбогатевший ростовщик могли быть поставлены на одну линию, произвело силь­ный переворот в его сердце. Вся сословная гордость и сознание своего кровного превосходства, внушенные ему воспитанием, неожиданно восстали в нем с особой силой.

Княгиня-мать

тоже была крайне требовательна отно­сительно знакомств и не одобряла смешанного общества. Но Рауль пошел дальше, громогласно заявляя, что бу­дет бывать лишь в домах, где, наверняка, не наткнется на какого-нибудь разбогатевшего выскочку.

А главная его ненависть обратилась против евреев, воплощенная для него в лице Самуила Мейера, дерз- нувшего протянуть руку за Валерией. Он с бешенством преследовал евреев, где только встречал их, а имевшие какие-либо занятия на его землях были изгнаны. Дви­жимый теми же чувствами, он отказался спасти младен­ца Воруха, он, который не дал бы утонуть и собаке. Однако угрызения совести за этот поступок не давали ему покоя. Он был недоволен самим собой и всеми и давал это чувствовать жене.

Валерию очень мучило такое положение. Она неволь­но сознавала, что до ушей мужа дошло что-то из прош­лого и отдалило его от нее.

Тем не менее красота Валерии влияла еще на князя, п порой его любовь, казалось, вспыхивала снова. С рож­дением ребенка в нем, по-видимому, произошла счаст­ливая перемена. Двадцатидвухлетний отец чувствовал себя необыкновенно счастливым при виде своего наслед­ника. Он окружил жену любовью и вниманием, вся страсть его к ней, казалось, снова ожила в нем, и мо­жет быть, произошло бы окончательное примирение, если бы неожиданный случай не расстроил всего и не пробудил в нем прежних подозрений.

Это было месяца два спустя после рождения ребен­ка. Валерия сидела за туалетом, и князь пришел спро­сить у нее что-то. Разговаривая, машинально взял он со стола медальон с портретом, который Валерия по­стоянно носила, и открыл его, но взглянув на жену, за­метил, что она встревожена.

— Дай мне медальон, я его надену! — сказала Ва­лерия, поспешно протягивая руку.

Но чуткое недоверие заставило Рауля воспротивиться. Он отступил и сказал, тщательно осматривая медальон:

— Я отдам его тебе через час.

— Какой вздор! Это вещь, которую я постоянно ношу, привыкла к ней и не хочу с ней расставаться ни на минуту.

— Несмотря на эти доводы, я все-таки оставлю его у себя. Я заказал сделать мой миниатюрный портрет и хочу вложить его сюда,— ответил князь, подозрительно глядя на взволнованное лицо Валерии.

Вся вспыхнув, она бросилась к мужу, схватила за золотую цепочку медальона и старалась вырвать его из рук мужа.

— Портрет, который ты мне дал, будучи женихом, для меня святыня, и я не позволю тебе трогать его,— воскликнула она изменившимся голосом.

— Он для тебя святыня? — повторил Рауль, горько усмехнувшись.— Я хочу убедиться, один ли только страх потерять это сокровище так смутил тебя или тут заключа­ется нечто более драгоценное. Если мое предположение не верно, я готов на коленях просить у тебя прощения.

Вошедшая камеристка прервала их разговор.

— Ваша светлость,— сказала она,— пришел ордина­рец с нужной бумагой.

Не взглянув на жену, Рауль ушел, унося с собой медальон.

Бледная Валерия бессильно опустилась в кресло; стыд и страх перехватили дыхание. Когда она ездила в Неаполь и думала, что Самуил умер, она без ведома Антуанетты заказала ювелиру вложить под портрет князя портрет Мейера, чтобы навсегда сохранить это изображение как память о человеке, который из-за нее лишил себя жизни. Но несмотря на все, что произошло после того, она сохранила этот портрет. Сейчас горько упрекала себя в этой неосторожности, которая могла иметь очень печальные последствия. При мысли, что Рауль найдет портрет Самуила и заподозрит ее, она встала, быстро прошла в будуар и оттуда по винтовой лестнице спустилась в сад. В первом этаже, также вы­ходя балконом в сад, находился кабинет князя, куда и направилась Валерия. Все окна были открыты, и она убедилась, что Рауля не было в кабинете, а его звуч­ный голос доносился из соседней комнаты. Она взбе­жала на балкон, и взглянув внутрь комнаты, увидела предательский медальон на бюро. Схватить его и исчез­нуть, как тень, было делом нескольких секунд. Затем она направилась к своей террасе мимо большого фонта­на, отделанного туфом. Посреди бассейна на груде кам­ней возвышался тритон, выбрасывающий из пасти свет­лый столб воды. Она бросила медальон в массу кам­ней, где тот и исчез.